Пару раз зеркало показывало ей знакомые лица. Она видела Мордреда, восседающего в Камелоте рядом с Артуром. В другой раз это оказался Галахад, разыскивающий Грааль; но больше
Моргейна его не видела. Уж не завершился ли этот поиск его гибелью?
А однажды она узрела Ланселета - полунагого, облаченного в звериные шкуры, косматого. Ни меча при нем не было, ни доспеха. Он мчался по лесу, и в глазах его сверкал огонь безумия. Что ж, Моргейна так и предполагала, что этот путь может привести лишь к безумию и отчаянью. И все же она каждое полнолуние пыталась вновь отыскать Ланселета при помощи зеркала, но все ее усилия долго оставались безрезультатны. Потом она все же узрела его нагого, спящего на охапке соломы, а со всех сторон его окружали стены темницы... и больше Моргейна ничего не увидела.
"О боги, и он ушел!... и столь многие из рыцарей Артура!..
Воистину: не благословением стал Грааль для двора Артура проклятием...
И это справедливо - предатель, замысливший осквернить святыню, заслуживает проклятия...
Но теперь Грааль навеки исчез с Авалона".
Долгое время Моргейна полагала, что Богиня перенесла Грааль в царство богов, чтоб никогда больше род людской не осквернил его, и ей это казалось правильным; ведь священная чаша была запятнана христианским вином, что неким образом являлось одновременно и вином, и кровью, и Моргейна понятия не имела, как ее очистить.
Доходили до Моргейны и отголоски вестей из внешнего мира - через членов старинного братства монахов, бывавших в свое время на Авалоне. Священники теперь утверждали, что на самом деле Грааль - подлинная чаша, из которой пил Христос во время Тайной вечери, и что она вознесена на небо, а потому ее никогда больше не узрят в этом мире. Но все же ходили слухи, будто Грааль видели на другом острове, Инис Витрин - он блистал в водах источника, того самого источника, который на Авалоне образовывал священное зеркало Богини; а потому священники на Инис Витрин начали называть его Источником Чаши.
Старые священники на некоторое время поселились на Авалоне. А до Моргейны снова и снова доходили слухи о Граале - чаша на миг появлялась на алтаре. "Должно быть, такова воля Богини. Они не смогут осквернить священную чашу". Но она не знала, действительно ли это происходило в древней церкви христианского братства... церкви, построенной на том же самом месте, что и церковь на другом острове, - но говорили, что, когда туманы редеют, члены древнего братства на Авалоне слышат, как монахи поют псалмы в своей церкви на Инис Витрин. А Моргейне вспоминался тот день, когда поредевшие туманы позволили Гвенвифар пройти на Авалон.
Она много размышляла над словами Кевина: "... туманы вокруг Авалона смыкаются".
А затем настал день, и что-то заставило Моргейну явиться на берег Озера, и ей не нужно было Зрение, чтоб сказать, кто плывет на ладье. Когда-то Авалон был и его домом. Ланселет сделался совсем седым и выглядел худым и изможденным, и, когда он сошел с ладьи на берег, Моргейна заметила, что в движениях его сохранилась лишь слабая тень былой легкости и изящества. Она шагнула навстречу, и взяла Ланселета за руки, и не увидела на его лице никаких следов безумия.
Ланселет взглянул ей в глаза, и внезапно Моргейна почувствовала себя юной, как в те времена, когда Авалон был храмом, заполненным жрицами и друидами, а не заброшенным островом, уходящим все дальше и дальше в туманы вместе с горсткой стареющих жриц, еще более старых друидов и полузабытых древних христиан.
- Ты ни капли не изменилась, Моргейна. Как тебе это удается? - спросил ее Ланселет. - Ведь все изменяется, даже здесь, на Авалоне, - взгляни-ка, даже стоячие камни скрылись в туманах!
- О, они все так же стоят на своем месте, - отозвалась Моргейна, хоть и не все из нас могут теперь найти дорогу к ним. - И сердце ее сжалось от боли: ей вспомнился тот день - как же давно это было! - когда они с Ланселетом лежали в тени каменного хоровода. - Быть может, настанет день, и они окончательно уйдут в туманы, и ни людские руки, ни ветры времен никогда уже не смогут повалить их. Никто больше не чтит их... и даже костры Белтайна не загораются больше на Авалоне, хоть я и слыхала, будто древние обычаи еще сохранились в глухих уголках Северного Уэльса и Корнуолла - и они не умрут, пока жив хоть один человек из маленького народа. Я удивляюсь, родич, как тебе удалось добраться сюда.
Ланселет улыбнулся, и теперь Моргейна разглядела в глазах его следы боли и горя, - и даже безумия.
- Да я и сам толком не знаю, как мне это удалось, кузина. Память теперь играет со мной странные шутки. Я был безумен, Моргейна. Я выбросил свой меч и жил в лесу, подобно дикому зверю. А некоторое время - уж не знаю, сколько это длилось - я был заточен в какой-то странной темнице.
- Я видела это, - прошептала Моргейна. - Только не знала, что это означает.
- И я не знал и не знаю поныне, - сказал Ланселет. - Я почти ничего не помню о тех временах. Должно быть, это забвение - благословение Божье. Страшно подумать, что я мог тогда натворить. Боюсь, такое случилось не впервые: в те годы, что я провел с Элейной, тоже бывали моменты, когда я сам не осознавал, что делаю...
- Но теперь ты пришел в себя, - поспешно произнесла Моргейна. Позавтракай со мной, кузен. Что бы ни привело тебя сюда - сейчас все равно еще слишком рано, чтоб заниматься другими делами.
Ланселет послушно пошел с нею, и Моргейна привела его в свое жилище; не считая приставленных к ней жриц, Ланселет был первым посторонним, вошедшим сюда за долгие-долгие годы. На завтрак у них была рыба, выловленная в Озере. Моргейна сама прислуживала Ланселету.
- Хорошо-то как! - воскликнул он и с жадностью принялся за еду. Когда же он ел в последний раз?
Кудри Ланселета - теперь они сделались совершенно седыми, и в бороде тоже поблескивала седина - были аккуратно подстрижены и причесаны, а плащ, хоть и повидал виды, был тщательно вычищен. Ланселет перехватил взгляд Моргейны и негромко рассмеялся.
- В былые времена я бы не пустил этот плащ даже на потник для лошади, - сказал он. - Свой плащ я потерял вместе с мечом и доспехом - где, не ведаю. Быть может, меня ограбили какие-то лихие люди, а может, я и сам все выбросил в приступе безумия. Все, что я помню, - как кто-то звал меня по имени. Это был кто-то из соратников, - кажется, Ламорак, хотя точно не скажу, все расплывается, словно в тумане. Я был слишком слаб для путешествий, но через день после этого, когда он уехал, ко мне понемногу начала возвращаться память. Тогда мне дали одежду и стали кормить меня за столом по-человечески, вместо того чтоб швырять мне объедки в деревянную миску... - Он рассмеялся - нервным, надтреснутым смехом. - Даже тогда, когда я не помнил собственного имени, моя треклятая сила оставалась при мне, и, думаю, многим из них крепко от меня перепало. Кажется, я провел в забытьи чуть ли не год... Я мало тогда что помнил, но одно у меня сидело в голове крепко: нельзя допустить, чтоб они узнали во мне Ланселета. Ведь тем самым я навлеку позор на всех соратников Артура...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
