– Вот мои сокровища, – сказал король, – выбирай себе, что бы то ни было; все будет тебе даровано, если ты только избавишь меня от этого позорного недуга.
Это было для ушей Маленького Мука приятной музыкой. Он увидел, что у самого входа на полу стояли его туфли, тут же рядом лежала и его палочка. Вот он стал расхаживать по залу, как будто хотел восхищаться сокровищами короля; но едва он подошел к своим туфлям, как поспешно вскочил в них, схватил палочку, сорвал свою фальшивую бороду и показал изумленному королю хорошо знакомое лицо его изгнанного Мука.
– Вероломный король, – сказал он, – ты платишь неблагодарностью за верную службу! Прими как вполне заслуженное наказание уродливость, которую имеешь. Я оставлю тебе уши, чтобы они ежедневно напоминали тебе о Маленьком Муке.
Сказав так, он быстро повернулся на каблуке, пожелал далеко унестись, и еще прежде чем король мог позвать на помощь, Маленький Мук унесся.
С тех пор малютка живет здесь в полном довольстве, но одиноко, потому что он презирает людей. Благодаря опыту он стал мудрым человеком, который заслуживает скорее твоего удивления, чем насмешки, если даже его наружность и имеет, может быть, что-нибудь странное.
Так рассказал мне мой отец. Я выразил ему свое раскаяние в грубом поведении относительно доброго маленького человека, и отец подарил мне другую половину назначенного мне наказания. Я рассказал своим товарищам удивительную судьбу малютки, и мы так полюбили его, что никто больше не издевался над ним. Напротив, мы уважали его, пока он жил, и всегда кланялись ему так низко, как кади и муфтию. [31]
Путешественники решили отдохнуть в этом караван-сарае, чтобы подкрепить себя и животных для дальнейшего пути. Вчерашняя веселость перешла и на этот день, и они забавлялись разными играми. А после обеда они позвали пятого купца, Али Зицаха, тоже, подобно остальным, исполнить свою обязанность и рассказать какую-нибудь повесть. Он отвечал, что его жизнь слишком бедна выдающимися событиями, чтобы о ней можно было сообщить им что-нибудь, поэтому он хочет рассказать им нечто другое, а именно сказку о мнимом принце.
СКАЗКА О МНИМОМ ПРИНЦЕ
Некогда жил весьма почтенный портной-подмастерье по имени Лабакан, который учился своему ремеслу у одного искусного мастера в Александрии. Нельзя сказать, чтобы Лабакан был неловок с иглой, напротив, он мог делать очень тонкую работу. Было бы также несправедливо назвать его прямо ленивым, но все-таки с подмастерьем было что-то не совсем ладно. Он часто мог шить не переставая по целым часам, так что игла в его руке раскалялась и нитка дымилась; тогда-то у него и выходила вещь, как ни у кого другого. Но иной раз, и это случалось, к сожалению, часто, он сидел в глубоком размышлении, смотрел неподвижными глазами перед собой и при этом имел на лице и в наружности что-то столь особенное, что его мастер и остальные подмастерья всегда говорили об этом состоянии так: «У Лабакана опять его важный вид».
А в пятницу, когда другие спокойно шли с молитвы домой к своей работе, Лабакан в прекрасной одежде, на которую он с большим трудом скопил себе деньги, выходил из мечети и медленно и гордым шагом шел по площадям и улицам города. Если кто-нибудь из его товарищей говорил ему: «Да будет мир с тобою!» или: «Как поживаешь, друг Лабакан?», то он милостиво делал знак рукой или, самое большее, важно кивал головой. Если тогда его мастер говорил ему в шутку: «Из тебя вышел бы принц, Лабакан», то он радовался этому и отвечал: «Вы это тоже заметили?» или: «Я это уже давно думал!»
Так вел себя почтенный портной-подмастерье Лабакан уже долгое время, но мастер терпел его дурачество, потому что вообще Лабакан был хорошим человеком и искусным работником.
Однажды проезжавший как раз через Александрию брат султана, Селим, прислал к мастеру праздничное платье, чтобы кое-что в нем переменить, а мастер отдал его Лабакану, потому что Лабакан делал самую тонкую работу. Когда вечером мастер и подмастерья ушли, чтобы после дневного труда отдохнуть, непреодолимое желание стало влечь Лабакана назад, опять в мастерскую, где висела одежда царского брата. Он долго стоял перед ней в раздумье, восхищаясь то блеском шитья, то переливающимися цветами бархата и шелка. Он не мог удержаться, он должен был надеть ее, и что же – она так пришлась ему впору, как будто была сделана для него! «Чем я не такой же принц? – спрашивал он себя, расхаживая по комнате взад и вперед. – Не говорил ли уж сам мастер, что я родился принцем!» Вместе с одеждой подмастерье получил, по-видимому, совсем царский образ мыслей.
Он не мог представить себя иначе, как неизвестным царским сыном, и, как таковой, он решил ехать по свету и покинуть место, где люди до сих пор были так глупы, что под его низким званием не могли узнать его прирожденное достоинство. Ему казалось, что великолепная одежда послана доброй феей; поэтому он побоялся, конечно, отвергнуть такой дорогой подарок, сунул в карман свои ничтожные наличные деньги и, воспользовавшись ночной темнотой, вышел за ворота Александрии.
Во время своего странствования новый принц везде возбуждал удивление, потому что великолепная одежда и его важная, величественная осанка как-то совсем не подходили к пешеходу. Когда его спрашивали об этом, он с таинственным видом отвечал обыкновенно, что на это есть особые причины. Но когда он заметил, что его путешествие пешком делает его смешным, он за ничтожную цену купил старого коня, который очень подходил к нему, так как своим степенным спокойствием и кротостью никогда не ставил Лабакана в затруднение показать себя искусным наездником, что было совсем не его делом.
Однажды, когда он шаг за шагом тащился по дороге на своем Мурве – так он назвал своего коня, – к нему присоединился какой-то всадник и попросил у него позволения ехать в его обществе, потому что в беседе с другим путь ему будет гораздо короче. Всадник был веселым молодым человеком, прекрасным и приятным в обращении. Он скоро завязал с Лабаканом разговор, кто откуда и куда едет, и оказалось, что и он, как подмастерье-портной, поехал по свету без цели. Он сказал, что его звать Омаром, что он племянник несчастного каирского паши, Эльфи-бея, и теперь путешествует, чтобы исполнить поручение, данное ему на смертном одре его дядей.
Лабакан не высказывался так откровенно о своих делах. Он дал Омару понять, что он высокого происхождения и путешествует для своего удовольствия.
Оба молодых человека понравились друг другу и поехали дальше. На второй день их совместного путешествия Лабакан спросил своего спутника Омара о поручениях, которые он должен исполнить, и к своему изумлению узнал следующее:
Каирский паша Эльфи-бей воспитывал Омара с самого раннего детства, и Омар никогда не знал своих родителей. Когда на Эльфи-бея напали его враги и после трех несчастных сражений, смертельно раненный, он должен был бежать, он открыл своему воспитаннику, что он не его племянник, а сын могущественного государя, который, боясь предсказаний астрологов, удалил молодого принца от своего двора, поклявшись увидеть его только на двадцать втором году. Эльфи-бей не назвал ему имени отца, а только самым определенным образом поручил ему в пятый день наступающего месяца рамадана, когда ему исполнится двадцать два года, явиться к известному столбу Эль-Зеруйя, в четырех днях пути на восток от Александрии. Там он должен передать людям, которые будут стоять у столба, данный ему дядей кинжал со словами: «Вот я, которого вы ищете!» Если они ответят: «Хвала Пророку, сохранившему тебя», то он должен следовать за ними, и они приведут его к отцу.
Портной Лабакан был очень изумлен этим сообщением. С этих пор он стал смотреть на принца Омара завистливыми глазами, негодуя на то, что Омару, хотя он уже считался племянником могущественного паши, судьба давала еще звание царского сына, а ему, которого она наделила всем, что нужно принцу, она как бы в насмешку дала темное происхождение и обыкновенный жизненный путь. Он делал сравнения между собою и принцем. При этом он должен был признаться, что принц – человек очень выгодной наружности: прекрасные живые глаза, смело очерченный нос, мягкое, предупредительное обхождение; словом, у него было много внешних преимуществ, которыми всякий может расположить к себе. Но сколько преимуществ он ни находил в своем спутнике, он все-таки сознавался при этих наблюдениях, что какой-нибудь Лабакан может быть царственному отцу, пожалуй, еще желаннее, чем действительный принц.
Эти размышления преследовали Лабакана целый день и с ними он заснул на ближайшем ночлеге. Когда утром он проснулся и его взгляд упал на спавшего около него Омара, который мог так спокойно спать и видеть во сне свое верное счастье, в нем пробудилась мысль хитростью или силой добиться того, в чем неблагосклонная судьба отказала ему. Кинжал, отличительный знак возвращавшегося на родину принца, торчал у спящего за поясом. Лабакан тихо вынул его, чтобы вонзить его в грудь владельца. Но перед мыслью об убийстве миролюбивая душа подмастерья содрогнулась, и он удовольствовался тем, что спрятал кинжал у себя, велел взнуздать для себя более быструю лошадь принца, и прежде чем Омар проснулся и увидел себя лишенным всех своих надежд, его вероломный спутник был впереди уже на несколько миль.
