— Монгарс, — спросил он восхищенным шепотом, — как вам это удалось? Я уверен, что за такую гвардию мой отец отдал бы пол королевской казны! Смотрите, господа, какие слаженные движения! И часто они… учатся драться?
— Два раза в день, ваше высочество. Строевой шаг, единоборства, тир, фехтование, верховая езда с препятствиями… Ну, и упражнения для общей закалки — бег, холодный душ.
— Великолепно, — прошептал принц. — Великолепно… Монгарс! — взмолился он. — Вы должны мне рассказать очень подробно. Я не смею предлагать вам перебраться в Вэллайд — Миллальф нуждается в вас. Хотя, разумеется, вы будете желанным гостем моего отца. Но я не успокоюсь, пока в Шимилоре не будет такой армии. Ведь вы советовали мне нечто подобное, гарсин, — сказал он мне.
Я, конечно, смутилась, потому что совершенно не помнила, какие полезные советы успела дать принцу.
— Ваше высочество! — воскликнул польщенный Физэль. — Клянусь Шаном, я бы сам отправился с вами, если бы мог. Вы правы, здесь без меня не обойтись. Но я отправлю с вами четверть своей армии — с такой охраной вы беспрепятственно достигнете границ Шимилора. Среди солдат найдется пара-тройка опытных людей, готовых взять на себя обучение новичков. Я уверен, когда я в следующий раз попаду в Шимилор, я умру от зависти, увидев ваших гвардейцев! А сейчас — не пора ли нам попробовать пирогов, которые напекла Ротафа?
Возвращаясь к дому старейшины, я вдруг увидела любопытную сцену Чаня сидел у чьего-то крыльца, выражение морды было умильное и мечтательное, кончик хвоста жил своей жизнью, легонько двигаясь из стороны в сторону. А на крыльце, совершенно его не замечая, лежала белоснежная остроухая собачка. Время от времени очаровательная блондинка томно поворачивала черный носик в его сторону и при этом совершенно по-человечески презрительно передергивала плечами. Видя этот жест, Чаня весь подавался вперед, и пасть его растягивалась в глуповатой улыбке.
Вдруг дверь дома отворилась, собачка шмыгнула туда, вильнув напоследок легкомысленным пушистым хвостом, Чаня вскочил, готовый ринуться за ней… Но на крыльцо тяжелой поступью вышла хозяйка.
— Спасенья от вас нет, кобели проклятые! — провозгласила она и вылила в сторону неудачливого поклонника ведро помоев. Бедняга едва успел отскочить в сторону, бросив:
— Полегче, гарсин!
От неожиданности хозяйка прислонилась к косяку, схватившись рукой за полную грудь. А Чаня как ни в чем не бывало подбежал ко мне.
— Люди бывают так грубы, — выразил он свое недовольство.
— Так тебе и надо, бабник, — наставительно заметила я. — Мы здесь ненадолго! Ты подумал о бедной девушке? Вот все вы так — поматросить и бросить. Ну, ты успокоился?
— Отнюдь, — проговорил пес. Вид у него был несколько ошалелый. — Впрочем, там есть еще заднее крыльцо. Пойду, покараулю там. Вдруг повезет!
И, невзирая на мои окрики, Чаня со всех лап помчался по улице.
— Это любовь, — заметил Сэф, глядя ему вслед.
4. Изумрудные Любовники
Итак, мы остались в Миллальфе на неделю. Все было, как обещал мне Денис: я ела и спала, как будто впрок. Вместе с сенсом Зилезаном я копалась в хозяйской коллекции рукописей. Увы, лишней пары очков в Миллальфе не нашлось, и глазами ученого пришлось стать мне. Вместе с принцем и миллальфскими солдатами я упражнялась в стрельбе и фехтовании или с Сэфом слонялась по улицам поселка, болтая о всякой чепухе. А вечерами сидела у камина в кресле-качалке, укутав ноги пледом и листая какую-нибудь толстую книгу, причем обязательно с картинками. По первому зову служанка приносила мне подогретое молоко с черникой. В доме нашего любезного хозяина также неплохо готовили «Кислятину». За время пути я успела позабыть вкус этого напитка, а здесь вновь пристрастилась топить в нем грустные размышления.
О чем я думала? Меньше всего о том, что нахожусь невесть где, в каком-то богом забытом селении, в самых диких краях чужого мира. Денис целыми днями торчал у постели раненой Нолколеды. А может, и ночами. Вот, что беспокоило меня больше всего…
Неисповедимы пути любви. Она рождается из жалости или ревности, из ненависти и любопытства… Бесполезно убеждать влюбленного, что во всем виноваты гормоны и ферменты, что причина его страданий — всего лишь химический процесс. Когда-то в студенческом прошлом я побывала в Москве, в доме 302/бис по Садовому кольцу. На лестнице, ведущей в булгаковскую квартиру № 50, посетители этого мистического места оставили множество надписей — цитаты из песен, стихов, собственные размышления. Одну надпись я запомнила: «Чтобы тысячи людей могли спокойно любить друг друга, сотни должны любить до исступления, а единицы — жертвовать собой…» И что странно, мне никогда не хотелось оказаться среди этих спокойных тысяч. Я втайне надеялась, что меня посетит именно такая любовь, ради которой можно жертвовать. Но время шло, романтическая юность осталась позади, и вот теперь я, весьма потрепанная жизнью, пыталась вновь убедить себя, что виной всему — химический процесс…
Впрочем, мои любовные проблемы меркли перед бурно развивавшейся историей Чаниной страсти.
Узнав, что за ее любимицей ухаживает говорящая собака, да еще из самого Вэллайда, хозяйка сменила гнев на милость. Чане разрешено было сторожить у крыльца свою пассию. Однако ветреная красавица оказалась менее падкой на столичный лоск — по крайней мере, так она старалась показать. Иногда за целый день преданного ожидания Чане удавалось лишь мельком увидеть ее кудрявую лапку. Но после того как мой пес выиграл бой с целой сворой назойливых ухажеров, сердце красавицы смягчилось. Она сбежала с крыльца, нежно облизывая несуществующие раны на теле рыжего героя. Оставалось надеяться, что это вмешательство в местный генофонд принесет пользу Лаверэлю.
На третий день пребывания в Миллальфе я созрела для того, чтобы навестить Нолколеду. Все наши обязательно заходили к ней хотя бы раз в день, а я не могла себя заставить. Это было неприлично и не по-товарищески, могло вызвать ненужные расспросы или, еще хуже, грустную, понимающую улыбку Дениса. Наконец я решилась.
Нолколеду поместили в доме свояченицы Физэля, в уютной комнатке на первом этаже. Фила, сестра Ротафы, сбивалась с ног, чтобы больная ни в чем не нуждалась, и уже привыкла к гостям, бесцеремонно топчущим ее чистые половики.
Немка полулежала на высоких подушках. На лице — скука, на постели — раскрытая книга, перевернутая вверх обложкой. Я постаралась улыбнуться как можно искренней:
— Привет! Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, хорошо, — сдержанно ответила Нолколеда. Потом церемонно указала мне на стул возле кровати.
