- На тебе нет защиты, - недоверчиво сказала птица.
- Спой, - твердо попросила я.
- Ты тоочноо этоогоо хоочешь?
Я кивнула, а сирин, похоже, утвердился в мысли, что я ненормальная.
Потому что только ненормальная может просить темного сирина спеть, не имея на себе никакой магической защиты от его пения. Да и имея таковую… Спорное это удовольствие. Еще и какого сирина просить – обиженного. Очень обиженного, который не насладился еще местью в полной мере, потому как чувствует.
Но в мамулином гримуаре ясно значилось: «когда заканчивается месть сирина, он окончательно становится равнодушным, и тогда полностью переходит на Темную сторону». А с бывшей Мийке еще могло получиться. И песню ее обязательно было услышать, об этом тоже в гримуаре было написано. Иначе не получится ничего. Я – Йагиня, я выдержу. Я должна взять на себя оставшуюся в сирине боль и обиду, отдав тем самым кровный долг своей бабули.
И сирин запел.
В тот же миг исчезла, испарилась, лопнула как мыльный пузырь Сеня – вместо нее ожила красавица Мийке.
Я знала, что пение сирина завораживает, разрывает связи с реальностью, заставляет думать, что с тобой происходит именно то, о чем поет сирин – и все равно не была к этому готова! А песня лилась, струилась, кружила меня в водовороте, качая на волнах блаженства и погружая на самое дно страдания.
Я видела огромное количество сменяющих друг друга картин из жизни Мийке, внебрачной дочери одного из вассалов графа де Менферского.
Я не просто видела эти картины, я жила на них, потому что я и была Мийке, проживая ее жизнь, как собственную.
Бесконечные луга, лишь слегка тронутые серостью, значит, песни сирина потом ускорят процесс умирания земли, - где-то там, на самой верхней границе сознания, сделала вывод Сеня. Леса, полные опасных чудес, старенькие родители, - видимо им отдали Мийке на воспитание, названные братья и сестры – все сплошь русоголовые, на их фоне девушка выделялась своими иссиня-черными косами, смуглой кожей и кошачьими зелеными глазами…
Хороводы, венки, пущенные по воде в полночь, тягучие, душевные песни и тихая, нежная музыка свирелей… А потом все это ускоряется, сжимается, превращается в сплошной вихрь, кружащийся вокруг пары, счастливо держащейся за руки и глядящей друг другу в глаза. И целый, огромный мир – с бескрайним голубым небом, зеленью лугов, стрекотом цикад по ночам, чарующей полнотой лесов и любовью семьи и подружек сжимается, сжимается, сжимается, помещаясь в одного человека.
Единственного в целом мире.
Граф был, несомненно, хорош.
Лицо его не было изборождено преждевременными морщинами, глаза еще не потухли от прожитого горя и слез, на плечах не лежало непосильное бремя…
И все-таки Сене, которая откуда-то там, издалека наблюдала за мной, этот граф понравился куда меньше. Но что мне было до нее! Лучше этого человека я в жизни не встречала, и не слыхала более сладких речей, более волнительных обещаний.
Кажется я сказала ему «да», до того, как он даже попросил меня об этом.
Огромный, шикарный замок, любимый рядом и много-много-много-много счастья! Разве может быть столько счастья одновременно? Сглазила.
Он говорит, что мне надо уехать. Куда? Ведь это то же самое, что оторвать у живого человека кусок плоти, разве так можно? Мы же одно целое, любимый… Все, что угодно, только не гони меня, не выгоняй. Я умру, пропаду, исчезну – там, где не слышно твоего дыхания. Мне жизненно необходимо вдыхать тот же воздух, что дышишь ты. Лучше убей. Сам.
Боль.
Боль.
Боль.
Стыд .
Светлые боги, неужели бывает так больно? Такая пустая, рвущая на части боль, такая сильная тоска, такая черная безысходность.
Дальнейшее происходило как в бреду, как в самом страшном кошмаре – и Сеня поняла, что я, Мийке, просто повредилась рассудком. Иначе как объяснить, что я вижу, слышу, чувствую то, чего не видят другие люди? Эти странные существа… С голосами, звучащими как пение ангелов… Они помогли, научили, что делать. Как поступать…
Последнее воспоминание – я стою в центре костра, и вижу, как пузырится кожа на руках, животе, груди. Удивительно, но боли здесь нет. Точнее, есть только боль. А когда есть только боль, и не с чем сравнивать, то и боли нет. Что я слышу? Кажется, это мой собственный голос, но я не уверена, потому, что не слышу ничего, кроме него.
Я пришла в себя, тяжело дыша.
Казалось, что кожа помнит еще боль от ожогов. Невольно провела по ней рукой – хвала светлым богам – гладкая, как и была. Только в испарине. Ничего себе! У меня даже рубаха высохла, это ж как высоко температура поднималась? Ага, высохла. И опять промокла, от этого самого пота.
Привстала, покрутила головой – где сирин?
Вот он – сидит, сунув голову под крыло. Типичная птичья реакция – спела – и порядок.
- Мийке, - попробовала позвать сирина. Интересно, услышит? Поймет?
К моей радости, головка Мийке показалась из-под черного, как смоль, крыла. Ничего себе! Точно, как в мамином гримуаре! Получилось! Глаза сирина больше не черные, птичьи, они человеческие. Значит, это того стоило. Потом, когда-нибудь потом, не исключено, что этой ночью я вспомню о том, что пришлось пережить этой девушке. И мне вместе с ней. А сейчас надо идти напролом.
- Мийке, я же вижу, что ты заслоняешь вход в пещеру. Что ты прячешь там?
Нежные черты лица девушки исказила гримаса злобы.
- Не смей! – прошипел сирин.
- Мийке, это же я, Сеня, помнишь меня? Мы вместе были в твоей песне?
- Песне?
- Песне, Мийке, это была просто песня. Всего лишь песня. И больше таких не будет. Обещаю тебе.
- Убью.
Неуверенно делаю шаг навстречу
