вдоль тонкого металлического лезвия. Когда Михаил поднял его, меч возродился. Михаил уставился на него.
— Никогда не думал, что увижу его снова, — пробормотал он, считай самому себе.
Он подошёл к телу Терона и безжалостно снял с него ножны, застегнул их вокруг своих бёдер, а потом вложил меч. После он повернулся и посмотрел на меня.
— Похоже, у тебя все-таки есть силы, — произнёс он довольно мягко.
— Д-да, — в моём голосе послышалось лишь лёгкое заикание. — Кто это был?
— Я думал, ты уже догадалась. Нынешняя правая рука Уриэля, — он взглянул на тело. — Или, лучше сказать, его покойная правая рука.
— Что он делал с твоим мечом?
— Вот в чём вопрос, не так ли? — сказал он, как всегда, приводя меня в бешенство.
Он заметил брошенный нож, поднял его и бросил его мне. Я протянула руку и с легкостью поймала его.
— По крайней мере, мы вооружены. И нам нужно идти.
Я стояла как вкопанная.
— Он сказал, что уже слишком поздно. Что армии уже атаковали.
Глаза Михаила скользнули по мне с непроницаемым выражением.
— Он солгал. Пойдём, Виктория Беллона. Мы должны найти дорогу обратно в Шеол, пока не стало слишком поздно.
Он повернулся ко мне спиной и двинулся вперёд, ожидая, что я последую за ним. Я посмотрела на свои руки, как будто никогда раньше их не видела. Они выглядели, как и раньше, длинные пальцы, узкие запястья, но всё же они были какими-то чужими. Я думала, что уже давно потеряла всякое сомнение, но это было неправдой. Только теперь я поверила окончательно. Я была богиней войны и смерти.
Я последовала за ангелом-воином в Темноту.
* * *
ПЕРЕД НАМИ ВЫРОСЛА СТЕНА, ДВИЖУЩАЯСЯ МАССА из непроницаемых теней. Я резко остановилась.
— Что это? Ещё один Портал? — спросила я. — Потому что, если это так, я не уверена, что кто-то из нас выживет.
Он оглянулся на меня.
— Это всего лишь иллюзия. Тьма состоит из миров, но большинство людей не понимают, что могут перемещаться между ними.
— А что по другую сторону этого? — сказала я, задаваясь вопросом, будет ли это больше похоже на традиционный ад.
— Зависит от удачи.
К моему удивлению, он протянул руку и взял меня за руку, обхватив своими длинными пальцами мои. А потом он потянул меня вперёд, в тень и дальше.
Он был прав, это даже не больно. Он отпустил мою руку, как только мы оказались на другой стороне, и я в изумлении огляделась.
У меня всегда были смешанные чувства по поводу фильмов с Вилли Вонкой13, хотя трудно было спорить, насколько потрясающим был кинематограф. Это было похоже на то, будто Вилли Вонка сошёл с ума.
Цвета были такими ослепительными, что мне захотелось закрыть глаза. Запахи были потрясающие, сахар и шоколад, ириски и лимон. Это была Конфетная страна, с конфетами, растущими с деревьев, просящими, чтобы их сорвали. Это было самое поразительно красивое место, которое я когда-либо видела, и счастье нахлынуло на меня, радость настолько ошеломляющая, что я прекрасно поняла, что это было сфабриковано. Иллюзия, точно так же как конфетные деревья и шоколадные цветы.
— Черт, — сказал Его Святейшество. — У нас большие неприятности.
* * *
МИХАИЛ ПОСМОТРЕЛ НА СВОЮ СПУТНИЦУ, ХОТЯ И ДЕЛАЛ ВСЁ ВОЗМОЖНОЕ, чтобы удержаться от этого, и почувствовал, как болезненные эмоции переполняют его. Ему было нелегко совместить внезапное появление её силы со своим взглядом на неё. Она больше не нуждалась в его защите, и эта мысль терзала его, хотя ему и было стыдно. Он огляделся.
— Я ненавижу Конфетную Страну.
— Ты так её называешь? — выдохнула она, уже завороженная.
Он твердил себе, что должен быть счастлив, что её страсть была не к нему, а к чему-то другому, но это было бы ложью.
— А что тебе тут не нравится? — добавила она, шагнув вперёд.
Он схватил её за плечо, останавливая, и почувствовал мгновенный прилив желания. Очевидно, у неё было достаточно вожделения и к нему, и к шоколаду.
— Подожди.
Она посмотрела на него, и он увидел в её глазах мысль — её обнажённое тело, покрытое шоколадом, который он слизывал с неё. Он проклял свою сиюминутную реакцию, решив разрушить чары.
— Я не люблю шоколад, — солгал он.
Это вырвало её из сладострастной задумчивости, и румянец залил её щёки. Затем она беспокойно огляделась, не совсем уверенная, что он видел её видение.
— Есть и другие виды конфет, которые ты можешь попробовать.
«Черт бы её побрал!» Она тут же представила себе ириски на своих сосках, и ему захотелось встряхнуть её.
— Ничего есть нельзя, — решительно сказал он. — Неважно, как сильно ты этого хочешь, неважно, в какой эйфории ты находишься.
Она скорчила гримасу.
— Значит, как я понимаю, этот внезапный всплеск хорошего самочувствия — фальшивка?
— Полностью.
Она взглянула на него.
— Это хорошо. Не знаю, смогу ли я справиться с твоей эйфорией. Даже улыбка может стать перебором.
— Я улыбаюсь! — рявкнул он.
— Не видела, — ответила она, и он понял, что она солгала.
Он помнил те несколько раз, когда она заставляла его улыбаться. Вспомнил её реакцию.
— И ради Бога, не начинай сейчас улыбаться. Я не уверена, что моё сердце выдержит это, — она замолчала, покраснев. — Я хочу сказать, что от шока у меня может случиться сердечный приступ, а не то, что я влюбляюсь в тебя. Вряд ли я настолько глупа.
И вот тут он познал правду, и это не имело ничего общего с головокружением, которое билось в плотно закрытые двери его души. Это было нечто, что он осознавал с той уверенностью, которая сопутствовала всему, что он знал как истину. Всё это безумие не имело ничего общего с долгом, с защитой Шеола, с честью и с тем, что было правильно. Он заботился о ней. Она была важна для
