него. Она всегда была важна, даже до того, как вошла в ту холодную элегантную комнату в Кастелло. Дело было не в потребности, не в похоти, не в крови, которая их связывала, хотя все эти факторы, безусловно, существовали.
Нет, его сердце взывало к ней. Сердце, которое он игнорировал всю свою жизнь. Она была раздражающей, упрямой, сильной, уязвимой. Она насмехалась над ним, не имея ничего святого. Секс с ней отправлял его в места, о существовании которых он и не подозревал, а сладкий вкус её крови смыл вековую решимость не поддаваться его проклятию. И когда он был глубоко внутри неё и пил её богатую сущность, он был рад этому, упивался своим проклятием, потому что оно принесло ему Тори.
Конечно, он знал, что она любит его. Он практически ощущал её страстное желание. Не имело значения, что её опыт был почти нулевым. Она могла бы влюбиться дюжину раз до того, как встретилась с ним взглядом в той комнате, и он бы знал.
Он уже перестал ругать за несправедливость Вселенную, которую Высшая Сила оставила действовать на своё усмотрение. Он никогда не утруждал себя жалостью к себе, он бушевал только из-за Тори. Она умрёт, и очень скоро.
Она проигнорировала его, двигаясь сквозь последнюю иллюзию Уриэля с удовольствием, которое всегда вызывало это место.
— Ничего не ешь, — снова предупредил он, идя за ней.
— Да, да, — сказала она пренебрежительно, практически вприпрыжку.
— И постарайся побороть эйфорию, — добавил он, не обращая внимания на удовольствие, которое испытывал, следя за ней.
Он наблюдал за ней в течение нескольких дней, и не было никакой причины испытывать такую нелепую тоску. Просто потому, что он был обречён заботиться об её будущем, и это очень походило на гибель, это не значит, что она по-прежнему не раздражала его.
Он мог винить в этом вызванную миром эйфорию. Или, возможно, своё долго откладываемое признание того, что она что-то значит для него, что ему не нужно бороться с этой особой правдой. Хотя, может быть, это было столь же элементарно, как и его возбуждение, когда увидел, как она испепеляет Терона молниями.
— Да, я знаю, — беззаботно ответила она, оглядываясь на него. — Мне нельзя чувствовать себя хорошо.
— Безопаснее не делать этого, — он задумчиво последовал за ней.
Этот тошнотворный мир был так же опасен, как и Призраки, которые всё ещё угрожали им. В то время как призрачные охотники высасывали свет и жизнь из тех, кто оказался в Темноте, эйфория этого мира атаковала рассудок другим способом, лишая здравого смысла и не оставляя ничего, кроме необоснованной надежды и радости, чтобы Уриэль мог добиться большего успеха. Но Тори не слушала его предостережений. Он боялся, что сам же не прислушался к своим предостережениям.
Он последовал за ней. Она практически танцевала по дорожкам, напевая, пока он хранил каменное молчание. Всегда оставался шанс, что они смогут пройти через этот мир. У него в рукаве было припрятано ещё несколько трюков.
Он боролся со своей реакцией, не поднимая головы. Только когда он понял, что больше не слышит, как она напевает, он поднял глаза.
И обнаружил, что она исчезла.
ГЛАВА 27
Я ПОНИМАЛА, ЧТО ВЕДУ СЕБЯ ГЛУПО. Спокойная, осторожная часть меня буквально вышла из моего тела, говоря мне, что это иллюзия, трюк какого-то космического садиста. Как будто кто-то накачал атмосферу счастливыми наркотиками, и я изо всех сил старалась бороться с этим.
Но чувствовала себя я великолепно. Я чувствовала себя ещё сильнее, я чувствовала себя красивой, благословенной. Я буду жить вечно, всё, что я захочу, будет моим. В том числе и угрюмое существо, которое следовало за мной на расстоянии.
Я улыбнулась в душе. Он лучше справлялся с этой радостью, но в итоге он не устоит. Это было слишком сильно, слишком соблазнительно. Ничего такого, чего бы я уже не знала, в этом не было. Весь этот мир просто усиливал эйфорию, делая её слишком сильной, чтобы игнорировать.
Он хотел меня, он бы полюбил меня, если бы я просто поступала правильно, говорила правильные слова. Сколько женщин думали так же за эти годы? Но на этот раз это было правдой. Я пала, сражаясь всю дорогу, пала, как ангелы, которые были его народом, а теперь, очевидно, и моим. Он тоже падёт, хотя и неохотно, точно так же, хотя служил небесам гораздо дольше остальных. Он упадёт к моим ногам, и я приму его. Навсегда. Я была в этом уверена.
Я оглянулась и увидела, что он идёт за мной, опустив голову, посчитав свои ноги и тропинку невероятно интересными. Я усмехнулась. Я была для него слишком большим искушением, и это знание принесло мне огромную радость. Он соскальзывал, и я его поймаю.
Запах сахара и шоколада исчез так, что он теперь почти не искушал меня. У меня была сильная и стойкая привязанность к шоколаду, но мой интерес к Михаилу превзошёл её. Именно его мне хотелось лизать и кусать. И глотать.
Мне захотелось рассмеяться при этой непристойной мысли. У меня закружилась голова от вихря эмоций, захлестнувших меня за последние двадцать четыре часа. Необузданная страсть на кухне, нежность в спальне. Ужас от того, что он умрёт, ярость от жестокости Терона. Потрясение от обнаружения неожиданной силы, таившейся внутри меня. И, что самое сокрушительное, нелепая, ненужная, неожиданная любовь к идущему за мной мужчине, которая поглощала меня.
Мне нужно было обуздать свои бурлящие чувства.
«Но зачем?» — потребовала одурманенная часть меня. Это было чудесно — хотеть, знать, что я могла бы получить. Что всё может быть моим.
«Иллюзия», — сурово напомнила я себе. А потом я рассмеялась. Что плохого в том, чтобы время от времени создавать иллюзию? До тех пор, пока я не поняла, что это было.
Впереди тропинка раздваивалась. Налево она вела через бамбуковую чащу гигантских клубничных «Твиззлеров»14, которые никогда не входили в список моего любимого лакомства. А справа — ни больше, ни меньше — стоял пряничный домик, украшенный печеньем в форме детишек. Я надеялась, что иллюзия не настолько сильна, что это были не настоящие дети. Нет, решила я, проверяя свой
