Впереди шествовала стройная и идеально ровная шеренга придворных. Но вот они расступились, оставив в центре изрядную брешь. И в глубине этого зеленого просвета появилась сверкающая фигура — словно Моисей, проходящий по дну Красного моря.
К нам приближался Франциск, его великолепный жеребец вышагивал с крайней важностью и осмотрительностью, а самого седока, казалось, совершенно не волновало, куда везет его лошадь. Разок она остановилась, приняв угощение из рук ребенка, а всадник, непринужденно подавшись вперед, похлопал ее по шее. Хорошенькое поведение перед встречей с другим королем! Я почувствовал, как во мне нарастают гнев и… обида.
И вот вальяжный француз лениво повернул коня (будто раздумывал, не пора ли спешиться и перекусить на травке!) и с величественным видом продолжил путь оговоренным курсом, устремив взор в мою сторону. Я поступил так же. Сопровождающие замерли за нашими спинами.
Мы с Франциском медленно ехали навстречу друг другу под пристальным наблюдением тысяч глаз. Я напряженно следил за приближением французского короля. Между нами оставалось каких-то десять шагов, и я уже отлично видел все детали его чертовски замысловатого наряда — король явно переусердствовал с кружевами и драгоценностями. Мы обменялись церемонными взглядами. Потом он вдруг на редкость изящно соскочил с лошади. Только что он восседал в седле, а через мгновение уже решительно шагал ко мне, радушно раскинув руки. Я тоже, спешившись, направился к нему и обнял его со всей сердечностью, какая только может быть между незнакомцами. Я ощутил, как силен мой визави. Затем мы отступили на шаг друг от друга. Так я впервые встретился с Франциском лицом к лицу.
«Да он вовсе не красив» — таково было мое первое впечатление. Я сразу заметил множество изъянов в его внешности и порадовавших меня, признаюсь, недостатков. Массивный длинный нос придавал Франциску сходство с хорьком. Но он был высок… вероятно, одного со мной роста.
— Брат! — произнес он, запечатлев поцелуй на моей щеке.
— Frère! — повторил я по-французски, тоже поцеловав его.
Мы разошлись на расстояние вытянутой руки. Франциск улыбнулся.
— Я счастлив приветствовать вас! — произнес он, сильно искажая английские слова, и внезапно вскричал: — Давайте же все обнимемся! Устроим грандиозное торжество любви!
Придворные спешились, и вскоре англичане перемешались с французами — хотя едва ли кто решился подтвердить взаиморасположение жаркими объятиями. Но между ними завязались разговоры, что само по себе уже было поразительным.
— Сегодня вечером вы будете ужинать у меня! — понизив голос, сказал Франциск на родном языке.
Его французский звучал гораздо приятнее английского. Он развернулся и, с гордостью обведя рукой разряженную толпу, воскликнул:
— Ах, если бы наши предки могли созерцать такую картину… и нашу дружескую встречу!
После этих напыщенных слов он сжал мою руку своими холодными пальцами, усыпанными перстнями.
* * *
Вечер я встретил в великолепном парчовом пиршественном зале в Ардре, сидя на королевском возвышении и снисходительно поглядывая на Франциска. Он был мальчишкой, слишком нетерпеливым и страстным. Что-то в его натуре совершенно не вязалось с королевским достоинством. Очень жаль, что Людовик не подарил Марии сына. Ведь царственность проявляется в ребенке с его первым вздохом, а Франциск подлинным величием не обладал.
И тем не менее он носил французскую корону.
Вновь и вновь я, невольно наблюдая за ним, отмечал нелепые, на мой взгляд, чулки, головной убор, выражение лица.
Король Франции.
Его христианнейшее величество.
Неужели именно он сражался при Мариньяно, завоевал Милан и уничтожил двадцать тысяч швейцарских наемников?
Рядом с ним сидела королева Клотильда, под ее платьем круглился живот. Она была на восьмом месяце. И уже родила Франциску двоих сыновей.
Я повернул голову направо и взглянул на жену. Екатерина закусила губу, видно, ее мучила боль в суставах. Однако она мужественно терпела ее.
— Ах! Вот и сюрприз! — воскликнул Франциск, увидев, что слуги внесли блюда, на которых высились желтовато-зеленые пирамиды.
К нам приближался чопорный дворецкий с золотым подносом, полном искусно выложенных фруктов. Почтительно преклонив колено, он предложил нам угощение.
— La Reine Claude![50] — объявил Франциск, взяв плод с вершины пирамиды и церемонно положив его на мою тарелку. — Сей королевский фрукт, выведенный садовниками во дворце Блуа, навеки прославит мою возлюбленную королеву, — провозгласил он.
Для вкушения сего деликатеса подали изящные приборы — вилку и нож с перламутровыми ручками, — а также вазочку взбитых сливок.
Плод оказался сочным, спелым и сладким, с легкой пикантной кислинкой.
— Он подобен моей супруге, — заметил Франциск, когда я похвалил вкус лакомства.
Английский Франциска никуда не годился, поэтому мы беседовали исключительно по-французски.
— Вам надо вывести особый фрукт или цветок в честь вашей прекрасной королевы, — добавил он.
Сплошная фальшь, как ясно показало его последнее, далекое от галантности замечание о Екатерине!
Вокруг нас за длинными, поставленными на козлы столами сидели французы и англичане вперемежку. Таков был приказ. На балу дамы и кавалеры также будут танцевать смешанными парами. Разговоры в зале велись с видимым оживлением.
— Насколько я понял, вы непревзойденный танцор, — сказал Франциск. — Это, должно быть, английский талант. Ибо прекрасные дамы, оставшиеся при моем дворе после спешного отъезда овдовевшей королевы… ах, танцуют так искусно, словно всю жизнь только этим и занимались!
После тайного бегства Марии с Брэндоном малая часть ее свиты действительно осталась во Франции. Но какое нам, королям, дело до ничтожных слуг!
— Какие мелодии вы предпочитаете? — настойчиво спросил он. — Я отдам распоряжения моим музыкантам.
— Я танцую все, что угодно. Совершенно не важно, с чего мы начнем.
— Монарх, позволяющий себе все, что угодно! — воскликнул Франциск. — Как это удивительно и приятно!
* * *
Когда столы опустели, в дальнем конце зала начали собираться музыканты. Их было не так много, как в английском ансамбле, но я надеялся, что они умеют прилично играть.
Первый танец в испанских ритмах Альгамбры предстояло вести нам с Екатериной. Она по-прежнему легко танцевала под те мелодии, что помнила с детства.
Общество почтительно встретило наше исполнение аплодисментами. В свою очередь, Франциск и его королева исполнили медленную величавую павану.
После чего Клотильда и Екатерина могли отдохнуть, а мы с Франциском, отдав дань уважения нашим женам, продолжали танцевать с другими дамами.
Франциск подвел ко мне одну красотку. Я уже раньше обратил на нее внимание и обратился к ней по-французски, но он остановил меня.
— Mon frиre, она же ваша подданная. — Он легко коснулся ее обнаженной руки. — Натуральная англичанка. Мария Болейн.
Леди отвесила мне поклон. Мне помнится платье цвета майской зелени, которое подчеркивало изящные очертания ее плеч и груди. А волосы отливали тем золотисто-медовым оттенком, что всегда приводил меня в восторг, — ткань ли то была, локоны красавицы или льющийся в комнату поток солнечного света. Откуда, интересно, узнал о моей слабости Франциск?
— Англичанка, добровольно заплывшая в сети французского двора? — пробормотал я себе под нос и пригласил Марию на танец.
В отличие от наших придворных дам она следила за каждым моим движением. Столь пристальное внимание раздражало и одновременно очаровывало меня.
— Много ли английских подданных осталось здесь? — спросил я.
— Не много, — ответила она. — Одна из них — моя сестра Анна.
Я огляделся, изображая заинтересованность. Здесь, во Франции, как я уже понял, не задавали прямых вопросов и уклонялись от однозначных ответов.
— Анна слишком юна для такого бала. Она еще не научилась делать прически. Маленькая дикарка, как говорит наш отец.
— Может, Франция укротит ее нрав.
— На это он и надеется. По правде говоря, Франция не укрощает, но придает дерзкой смелости своеобразную утонченность.
Какой прозрачный намек!
— Что ж, вернувшись в Англию, мы найдем утешение в вашем обществе.
Я произнес всего одно предложение. Все вышло намного проще, чем с неискушенной в романах Бесси.
— Как вам угодно, — ответила Мария, спокойно взглянув на меня.
Она не пыталась заинтересовать меня.
И это распалило меня еще больше. Пожалуй, здесь она стала искусной куртизанкой.
И я не ошибался, ибо хорошо изучил этот тип женщин. А искусство моей партнерши Франциск, очевидно, отшлифовал до идеального блеска. Неужели он наслаждался с ней любовными играми? Чему, интересно, он научил ее?
