— Бесси, — сказал я, подходя к кровати.
Потоки утреннего света лились в окна. В солнечных лучах плясали пылинки. Раздражающе поскрипывали распахнутые рамы, впуская в келью смешанный дурманящий аромат лекарственных трав, растущих в монастырском огороде. Я представил, что пьянею от этого запаха. Мне вдруг отчаянно и неодолимо захотелось спать.
— У нас родился сын, — промолвила она.
— Да. У нас сын. Я видел его, — прошептал я в смятении, чувствуя, как кружится голова. — Он… совершенен…
Какое глупое слово. Избитое и затертое.
— Он похож на вас.
Улыбнувшись, Бесси коснулась моей руки. Наша непристойная страсть воплотилась в красоту младенца. Божьей милостью? Неизвестно. Я пребывал в полнейшем замешательстве.
— Мы дадим ему имя Генри, — сказал я.
— А какова будет его фамилия? — осторожно поинтересовалась она.
— Фицрой. Традиционный способ именования «сына короля».
Губы Бесси снова дрогнули в улыбке.
— Поскольку подобные случаи бывали и прежде, — закончил я, и улыбка стерлась с ее лица.
* * *
Младенца выкупали, запеленали и уложили в люльку. Я долго смотрел на него. Меня встревожило его сходство с умершим принцем Генри.
Моя жена родила уродца. А любовница — здорового сына.
Очевидно, Господь посылал мне некую весть. И я не мог не заметить ее ошеломляющей очевидности.
* * *
Я провел здесь остаток долгого летнего дня. Бесси уснула и спала молодым здоровым сном. Будто обессиленное животное, которому по природе совершенно чужды муки совести.
* * *
Монастырь, небольшой и опрятный, притулился у подножия пологих холмов Эссекса, похожих на застывшие, укрытые зеленым ковром волны. Я прогулялся по конюшням, по большому огородному хозяйству с аккуратными грядками пряных и целебных трав и был изрядно удивлен. Все здесь содержалось в образцовом порядке, словно в общину в любой момент мог явиться Господь и призвать монахов к ответу. Натирая до блеска петли калитки в ограде, отделявшей грядки от большого сада, безвестный брат будто выказывал радушие Спасителю, ибо кто же знал время Его прихода?
Но покои настоятеля я счел чересчур роскошными. Он мог возразить, что это, дескать, придаст монастырю пущей славы. Однако похвалит ли такое радение Христос? Захочет ли Он спать на мягкой перине, если заглянет сюда в числе прочих странников? Тем не менее сам Он, конечно, привечал гостей. И нам заповедовал быть гостеприимными. Потребует ли Он от нас удобную кровать или предпочтет соломенный тюфяк?
* * *
Генри Фицроя окрестили в монастырской церкви — изысканном каменном строении с резными украшениями, напоминавшими кружева. При этом присутствовали я и Бесси. Уолси исполнил роль крестного отца, а сестра Бесси Кэтрин и монашка из соседней обители, что в Челмсфорде, стали крестными матерями. Крестильную рубашку прислали из родовых владений Блаунтов в Линкольншире, ее скроила и вышила тамошняя мастерица. Они сложат семейную легенду о Генри Фицрое. Доброта их не пропадет даром, поскольку я мало что мог предложить этому ребенку. Хорошо, что они готовы отдать ему многое.
* * *
Я стоял рядом с Бесси, крепко держа ее руку.
— У нас есть сын, — сказал я, — и он связал нас навеки.
— Но не соединил наши сердца, как мне хотелось. О Генри…
Я властно остановил ее. Мне вовсе не хотелось отдавать ей свое сердце, и я не нуждался в ее любви и привязанности. Можно ли полагаться на столь зыбкие понятия?
— Бесси, с вами я провел лучшие часы жизни.
Я коснулся ее волос, чудных и густых.
Да, правда. Все, что было у нас с ней, я вспоминал с радостью. О счастливое прошлое! Если ты обернешься печалью и грехом — пусть. Ведь, несмотря ни на что, у нас родился сын.
XXVIII
Мы с Уолси сидели вдвоем в одном из кабинетов на Йорк-плейс. До нас доносился многоголосый хор с Темзы, а кроме того, во дворец просачивались разнообразные запахи. За открытыми окнами пекло июльское солнце. Однако Уолси не делал никаких скидок на погоду. Алое атласное облачение кардинала местами потемнело от пота, и лишь взмахи его испанского веера свидетельствовали, что ему жарко. Размером он напоминал опахало и обычно использовался в танцах. Его Уолси получил в подарок от Екатерины, когда она еще делала вид, что симпатизирует ему.
— Франциск проиграл, — сказал он. — Видно, маловато предложил денег.
Кардинал показал письмо, содержащее эти новости.
— Вот и хорошо. Глупо пожадничал, деньги-то все равно потерял.
Меня радовала каждая золотая монета, выуженная из казны Франциска. Максимилиан отошел в мир иной, оставив вакантным трон Священной Римской империи. Франциск пытался купить избирателей Германии, да Карл проявил больше щедрости. И теперь он стал императором, оставаясь также королем Испании. Это не удивило никого, кроме Франциска.
— Ловкий габсбургский юнец одной ногой стоит в Испании, а другой — в Германии, — пробурчал Уолси.
— В таком положении ему будет удобно мочиться на Францию.
Мой грубоватый школярский юмор рассмешил меня самого.
— М-да, — снисходительно улыбнулся Уолси.
— А как обстоят дела с тем безумным монахом? — вдруг поинтересовался я, застав кардинала врасплох.
Мне нравилось подлавливать его, хотя о причинах я никогда не задумывался.
— Из Германии? Вы имеете в виду Лютера?
— Да. Именно. Мне хотелось бы почитать его девяносто пять тезисов, те самые, что он вывесил на дверях Виттенбергской церкви. Закажите для меня экземпляр. Вам известно, что я люблю теологию.
Причем, смею сказать, больше самого Уолси.
— Слушаюсь, ваше величество. Лютер вызвал большой переполох в Германии. Церковь там оказалась… в общем, изрядно прогнившей. И Папа Лев… поистине, он поступил глупо, пытаясь за счет продажи индульгенций собрать деньги для строительства новой базилики. Понятно, что момент, видимо, оказался подходящим; но цели слишком очевидны. Особенно потому, что сам проект нового собора Святого Петра вызвал множество жарких споров. Многие честные христиане не видели смысла в этом начинании. А кашу заварил еще Юлий. И когда он умер, Льву пришлось ее расхлебывать.
— Безрассудство. Похоже, теперь Папе остается одно: упокоиться с миром. Но самой церкви необходима некоторая реорганизация… Это, кстати, касается и опекаемого вами монастыря Святого Лоуренса.
Мне невольно вспомнилась та община с ее тучными, суетными и порочными монахами. Среди них, разумеется, нет Лютеров. Никто там не испытывает душевных мук.
Веер Уолси затрепетал, словно крылья бабочки, и воздух наполнился благоуханным ароматом, исходившим от деревянной основы.
— А разве там что-то не в порядке? Неужели они развели грязь? Или их прием показался вам недостойным? — встревоженно спросил он.
— Как раз наоборот. Но эта обитель скорее напоминает дворец Ирода, чем Вифлеемский постоялый двор, а уж тем более вертеп.
— Да, я намеревался закрыть его в ближайшее время, — поспешно добавил кардинал. — И использовать монастырский доход на основание давно задуманного мной колледжа в Оксфорде.
— Ах да. Кардинальского колледжа. Значит, богатые монахи уступят место бедным школярам. Отлично. А что с… госпожой Блаунт? Каковы ваши планы насчет… — я специально не закончил вопрос.
— Она вышла замуж две недели тому назад. За одного из моих подопечных из Линкольншира. Я не спешил с этим делом, ваше величество, подыскивая хорошую партию, но мне пришлось наконец решиться. Выбор пал на наследника богатого состояния. — Уолси пожал плечами с виноватым видом.
— И кто же муж?
— Гилберт Тейлбойс. — Он помедлил. — Сын безумного лорда Кайма.
— Два года тому назад лорда объявили сумасшедшим! Я помню судебные слушания!
— Верно. Поэтому состояние и перешло к его сыну Гилберту, хотя сам лорд Кайм еще жив.
— А какого рода его… сумасшествие?
— Я не думаю, что оно передалось по наследству.
Но все же такая вероятность есть. В юности и лорд Кайм выглядел совершенно нормальным. Святые угодники, на что же я обрек Бесси? На брак с человеком, который в любой момент может сойти с ума?
— Не так-то просто было выдать ее замуж, ваше величество. Пришлось выбрать жениха, чье прошлое вызывало определенные сомнения.
Так же как и ее прошлое, по моей милости.
— И где же они сейчас?
— В Линкольншире. В Скейлинторпском замке, на границе обширных лесных угодий Кайма.
Она прозябает на севере, в глуши, в обществе склонного к безумию супруга.
Прости меня, Бесси.
Нет, она никогда не простит меня. Я сам не простил бы, если бы кто-то столь дурно обошелся со мной.
— А где мой сын?
И вновь тревога исказила черты обрюзгшего лица Уолси.
