Егор оказался в отчуждении. Парни были охвачены новыми заботами, непонятными Егору. Гайдаржи побаивался Быченко и не предлагал вступить в дело, а Егор считал западло просить об этом первым. Парни должны были сами прийти и позвать Егора, то есть извиниться, потому что они оскорбили его отставкой — усомнились в его умении командовать. А ведь он командовал разведвзводом и получил орден Красного Знамени: в 1982‑м брал в Панджшере вершины, на которых в ячейках, обложенных каменными валами, сидели моджахеды с британскими ручными пулемётами «Брэн».
В своей роскошной квартире Егор лежал на роскошном итальянском диване, курил анашу, пил водку и бесконечно смотрел по видаку кассеты с шоу рестлеров, тупо гадая, постановочные или настоящие эти чудовищные поединки полуголых длинноволосых монстров. На большом экране дорогого телевизора американские гладиаторы швыряли друг друга на помост, ломали рёбра и падали коленями на спины поверженных. Чем дольше продолжалась изоляция, тем больше Егор убеждался, что его не оскорбили, а предали.
Напрасно Лихолетов говорил про «афганское братство». Парни кинули своего командира, пока он был в госпитале, променяли на льготное бухло. Егор легко убедил себя, что он, конечно, сам ушёл бы в отставку, если бы его попросили, но ведь не попросили же!.. По‑шакальи перетасовали втёмную. Сдвинули его с места, как бачок с помоями. Короче, нет никакого братства.
Этот калмык, торгаш хитрожопый, убрал Егора с командования, загрёб себе ресурс и подсадил парней на бабки… Небось он уверен, что «афганцы» друг за друга, поэтому «афганец» «афганца» не закажет… Ну ага… В мутном сознании Егора с трудом двигались тяжеловесные, грубо вытесанные мысли.
Лена, жена Егора, по‑прежнему работала директором Шпального рынка — Гайдаржи демонстративно не покушался на активы Быченко. Но Егора не устраивало, что сам он утратил положение, а Ленка — нет. Это выглядело так, будто он — плохой командир, а Ленка — хороший, и по этой причине Штаб не тронул её. И вообще: Ленка тоже должна была пострадать вместе с мужем.
Однажды утром пьяный с ночи Егор впёрся в спальню Лены с сигаретой в зубах. Лена сидела перед зеркалом и накрашивалась для работы.
— Как там тебе под калмыком? — угрюмо спросил Егор.
— Нормально, — холодно ответила Лена, не отрывая взгляда от зеркала; она растирала по скулам тональный крем. — Гайдаржи в мои дела не лезет.
Лене с её склочным характером очень нравилось быть директрисой рынка — устрашать людей, контролировать, проверять и придираться.
— Тебе надо уволиться, — без выражения сказал Егор.
Лицо у Лены поплыло, пальцы с кремом словно смазывали его вниз.
— А если я не хочу?
Егор не знал, что ответить. В старой тельняшке, неуместной в будуаре жены, огромный и во хмелю неуклюжий, он стоял у Лены за спиной, смотрел в глаза отражению Лены, и пепел с его сигареты сыпался на дорогой палас. Егор понимал, что Ленка не пожелает уходить с работы, но что делать, если она не подчинится даже прямому его приказу?
— Застрелишь меня, что ли? — зло и жёстко спросила Ленка.
— Живи, — мёртво сказал Егор и загасил окурок в её баночке с кремом.
Ленка тоже предала его, как парни из Штаба. Все предали. Вокруг одни враги. Значит, везде война. Егору было чудовищно одиноко. Раньше он уже испытывал такое одиночество — в разведке под Гиндукушем. И ещё это было одиночество последнего боя: десантура не сдаётся, и война продолжается.
Выбираться из запоя Егор укатил в «Крушинники» — к бане и настойкам Иван Данилыча Чубалова, на конные прогулки по зимнему лесу. Обтирание снегом, домашний ядрёный квас и хвойные веники поставили Егора на ноги. Через три дня он вернулся в Батуев. Запарковав «паджерик» на заметённой стоянке во дворе своего дома, Егор столкнулся с Гайдаржи — Каиржан жил в одном подъезде с Егором и парковался на той же площадке.
— Здорово, Егорыч, — Каиржан внимательно вглядывался в Быченко.
Каиржан был незлобивым и лёгким человеком. Мрачное и угрожающее недовольство Быченко действовало ему на нервы.
— Здорово, — ответил Егор и, как‑то даже отворачиваясь, протянул руку.
Каиржан торопливо стащил тонкую кожаную перчатку, будто готовился коснуться драгоценности, и пожал лапищу Бычегора.
— Работать будем? — воодушевлённо спросил Каиржан.
Он стоял возле своего запорошенного метелью чёрного «мерседеса» и радостно улыбался. Высокий, красивый, в коротком пальто и без шапки.
— Попробуем, — уклончиво пробурчал Егор.
Лицемерие его не смущало. На войне как на войне.
Гайдаржи уже подготовил «отжим» у Бобона ликёро‑водочного завода: юристы «Коминтерна» и чиновники Щебетовского оформили необходимые документы, а суды приняли нужные решения. Оставалось только занять саму «ликёрку». Для такой операции Егор был бы лучшим командиром.
Из прежних приятелей Быченко в боевом подразделении «Коминтерна» состояли Лега Тотолин, Джуба — Жиенбек Джубаниязов, Виталик Уклонский, Басунов, Сучилин и ещё пяток парней. Егорыча они встретили, будто долго ждали. Быченко казался тем же: так же выпивал в компании по саунам, хотя держался замкнуто (но он всегда был как бирюк). Гайдаржи некоторое время приглядывал за бывшим лидером «Коминтерна», пока не убедился, что Егор принял теперешние правила жизни и своё нынешнее положение.
Ликёро‑водочный завод находился в гуще жилой застройки Батуева. Его комплекс из двух цехов, гаража с мастерскими, склада и здания управления, точно тюрьма, был огорожен бетонной стеной с колючей проволокой — чтобы не воровали продукцию. Внутрь попадали через проходную управления или через главные ворота. В торце главного цеха — этот цех вылезал за периметр стены на боковую улицу — были ещё одни ворота, но их давно заварили.
В новогодние праздники 1995 года, пока город веселился, а завод стоял пустым, к его проходной подрулили «барбухайка» и «трахома». Бойцы Быченко взломали двери и заняли цеха и административное здание, а двух сторожей выбросили в сугробы у ворот. Работников «ликёрки» (вернее, работниц) после праздников встретил строгий режим «Коминтерна», нового собственника: на всякий случай по всему заводу Егор расставил посты.
Прежние хозяева платили Бобону; Бобон просто обдирал предприятие без всякого расчёта: выживет — молоток, сдохнет — и хрен с ним. Персонал работал без зарплаты уже почти год и давно бы разбежался, но удерживала возможность тырить спирт. Новый владелец, да ещё такой деловой, возбудил в работниках надежду получить деньги, невыплаченные при Бобоне. Под окнами заводоуправления собрался митинг, примчались журналисты.
В директорском кабинете Гайдаржи разговаривал с Полиной Петровной — главным экономистом «ликёрки» и лидером протестующих. С Полиной пришли три какие‑то блёклые тётки, а за столом Гайдаржи сидели Егор, Воха Святенко, Саня Завражный и Вася Колодкин. Полина Петровна говорила уверенно и раздражённо, будто глупые «афганцы» вывели её из терпения.
— У нас многодетные матери! — Полина по‑учительски стучала в стол лакированным ногтем. — Вы получили завод не как дойную корову, а вместе с обязательствами прежнего владельца перед поставщиками и сотрудниками! Мы начнём забастовку до выплаты всех долгов, в том числе и по зарплате!
Полина не выглядела измученной безденежьем: красивая баба за сорок, крашеная и в очках, с густым греческим загаром и французским парфюмом. Чутьём торгаша Гайдаржи сразу уловил, что эта тётка имела хлеб от Бобона. Долги поставщикам — явно её личная маржа. Гайдаржи в этом разбирался.
— Дорогая Полина Петровна, — улыбаясь, сказал он. — Я не знаю, кто и чего вам должен. Но нам‑то должны вы. Так что выходите и работайте.
— Там — голодные люди! — Полина указала пальцем в окно, развернув рельефно обтянутые блузкой груди. — У них есть права! Они позвали прессу!
Каиржан тоже указал пальцем на Егора:
— Этого парня расстреливали с двух автоматов, так что нам пофигу все ваши угрозы. Мы с Афгана. Это мы тут своё забираем, а не вы с Бобоном.
Каиржану запали в душу слова майора Щебетовского, что «афганцам» все должны. Эти слова многое оправдывали и объясняли, как надо жить.
— Да, зря СССР вошёл в Афганистан, — саркастически сказала Полина.
Митинг угас. Забастовка так и не началась. А Полину Каиржан уволил.
Бобон попытался отомстить за отжим «ликёрки». В конце января его бойцы спилили болгаркой петли на воротах, которые находились в торце главного цеха (он выдвигался на боковую улицу), потом, зацепив, дёрнули джипом и отодрали створку. Через проём в цех влетели два десятка бандюков с дубинками и велоцепями. Положив работниц на пол, бобоновцы заперли ворота, ведущие на заводской двор, и принялись громить оборудование: били стеклянные циферблаты датчиков, выкручивали вентили, резали резиновые шланги, выдёргивали провода из распределительных щитов.
