FD. Истории зрелости и угасания. О распаде
Как-то раз, когда мы с Валиком играли в го, попивая чаёк, на лестнице раздался топот. Это только Хулио может так бежать, – заметил Валик. Вбежал Хулио. Братцы, помогите, помогите! – и он потащил нас за рукава. Куда? Что стряслось? Мы вышли за ним. Скорее, скорее же! Она распадается! Кто распадается? Мы шагали за ним по вечерним улицам, и Хулио бессвязно рассказывал о своей последней любви, девушке с исторического факультета. Нам было так хорошо вместе! Она тоже увлекалась хип-хопом, представляете! Она была такая красивая, лучше всех! Она мечтала о котёночке! Мы часами смотрели на звёзды! Мы могли целоваться всю ночь! Да что с ней такое, Хули? Он заплакал. Мы шли по направлению к фортепианной фабрике, это было уже ясно.
Сначала у неё оторвался мизинчик! Что?? Она гладила меня, и у неё отвалился мизинчик! Так странно, без крови, без боли, просто отпал! Что за чушь? Она сказала, что ничего страшного! Мы так любили друг друга! Мы встречались в катакомбах фортепианной фабрики, там столько укромных местечек! Мы любили друг друга так сильно, так по-разному, по десять раз за ночь! У меня не было такого блаженства никогда! Я извергался и вздымался опять, извергался и вздымался! Короче, Хули, давай по делу.
Потом у неё отвалилась нога! Что?? Она скакала на мне, и у неё отвалилась нога! Ты что, расчленил её? Нет-нет, что вы, отнюдь, просто она как-то неловко повернулась и отвалилась, как у куклы! Я был в ужасе, но она сказала, что это тоже не страшно, что так иногда бывает у молодых девушек, что я – её первая любовь! Мы зажгли фонарь и осторожно спускались в катакомбы. А к доктору не пробовали сходить? Нет, она не смогла бы идти без ноги! Но она сказала, что это и не нужно! Что она может пока пожить здесь, в лоне нашей любви! О, она была так нежна, а я был так неистов! Мы сливались в бешеной страсти, как дикие тигры! Как гибкие леопарды! А потом у неё отвалилась рука, да? Да, да! Хулио рыдал, спотыкался, и Валик придерживал его за локоть. Это здесь!
Мы вошли в комнатку, раньше служившую кельей настройщику. На белом шёлковом одеяле, в свете свечей, лежала девушка дивной красоты, напоминавшая линиями лица и фигуры античных богинь. Только туловище. Мы учтиво поприветствовали её, стараясь не смотреть на доверчиво открытую грудь, лилейную, лебединую. «Это твои братья, Хули? Вы так похожи!» Голос её был сильным и звонким, солнечным, странным в этой земляной полутьме. Её ноги, руки, пальцы аккуратно лежали на верстаке и напоминали какой-то нелепый большой конструктор. Я хотел дотронулся до ноги – тёплая ли? – но подумал, что девушке может быть неловко.
Что мы могли сделать? Валик сбегал и вызвал врачей. Врачи удивлённо покачали головой, уложили девушку на носилки, конечности собрали в мешок и уехали. «Прощайте! – крикнула она нам солнечным голосом из машины. – Прощай, Хули!»
По дороге домой мы поучали Хулио: не встречайся с дивно красивыми, не встречайся со студентками, не встречайся в катакомбах. Хорошо ещё, что у тебя есть братья. А если бы не мы? И Хулио, вздыхая, обещал быть благоразумнее.
FE. Истории безоблачного детства. О музыке
Когда мы были маленькими, маме сильно не нравилось, что папа ставил нам всякую такую музыку. Мама опасалась, что мы съедем с катушек – она так и говорила. Она тайком подменяла папиного Стравинского на Пугачёву и Мадонну. А нам было всё равно, лишь бы попрыгать. И вот однажды, поздним вечером, мама вошла к нам в комнату, чтобы подоткнуть одеялки и поцеловать в лобики, но застала нас не спящими в кроватках, а скачущими с табурета на табурет под «Симфонию псалмов» и подпевающими во всё горло. Мама нахмурилась, выключила проигрыватель и присела на кровать Валика.
– Ну-ка, детки, ложитесь в постельки, а я вам страшную сказку расскажу. Видели в двух кварталах отсюда, по дороге к рынку, дом, мрачный и заколоченный? Видели? А знаете, кто там раньше жил? Раньше жил там мальчик, который тоже любил музыку, как вы. И сначала, пока он слушал обычные нормальные песни, всё шло хорошо – учился на отлично, занимался лёгкой атлётикой, ходил бабушке в магазин за молоком, даже матом ни разу не выругался. Но потом, уж кто его разберёт почему, стало только ему мало нормальной музыки, стал он слушать всякое такое. Начал слушать рок – и стал учиться похуже, с лёгкой атлётики перешёл на тяжёлую. Это бы ещё ничего, детки, но потом и рок ему прискучил, и сменил он рок на классику. Учился теперь посредственно, спорт забросил, а бабушке приходилось самой ходить за молоком, с палочкой. И если бы на этом всё кончилось! О!.. Но увы, в гору трудно подниматься, а катиться по наклонной легче лёгкого… Плюнул тот мальчик и на классику – пристрастился ко всяким дикостям вроде модального джаза и разным этим импровизационным штучкам. В школу он, понятное дело, больше не ходил, а старенькую бабушку гонял за вином и сигаретами. Скверное дело! Но некому было его остановить, некому было за руку взять, и всё ближе он к пропасти приближался: Штокхаузен, Ксенакис, Кейдж, и кто там у них ещё бывает. А потом... Потом отправил мальчик бабушку в богадельню, выбросил все диски на помойку, а сам заперся в доме и стал слушать тишину. Скрипы крыши, трески досок, шорохи мышек, шум минут в ушах. Так и жил... Прознали об этом санитары из смирительного дома номер одиннадцать – и послали к нему одного из своих медбратьев, чтобы урезонить. День прошёл, два прошло – не возвращается медицинский брат. Послали они второго – и тот не вернулся. Послали третьего – тишина. Встревожились тогда санитары! Взяли они вилы да дубины, кликнули на подмогу пожарников, и пошли все вместе на мальчика. Пришли – и остолбенели! Сидит мальчик с ножом в руках, а у ног его мёртвые медбратья, те которые первыми пришли, зарезанные! Что ж ты, заголосили санитары, учинил? Что ж ты, изверг, наделал? Зачем людей живых загубил? А мальчик им в ответ: хотел я, говорит, послушать, как кровь у них из горла вытекает… Ох и музыка… Вот так музыка... Да только не каждому она по сердцу придётся! Бросились тогда на него санитары, бросились пожарники, и ну вязать. А мальчик как вскочит! Нож как выхватит! Как захохочет!.. Куда деваться, пришлось усыпить его. А в доме том с тех пор никто и не живёт – сказывают, из него по ночам музыка зловещая доносится, будто бы откуда-то из-под земли... Вот так-то, детки.
Такой страшной сказки мы отродясь не слыхивали! Мы лежали под одеялками, онемев от ужаса, а мама, подумав, что детки спят, тихо-тихо, на цыпочках, вышла. Всю ночь мы глаз не сомкнули и боялись даже дрожать, и с тех пор слушали только Пугачёву и Мадонну, да и то с опаской.
FF. Истории безоблачного детства. О запретных темах
Однажды мы с братиками, начитавшись книжек про приключения и медицинских справочников, пришли к маме и спросили:
– Мамочка, когда ты родишь нам ещё одного братика или сестричку?
Мама удивилась этому вопросу, но было видно, что ей приятно.
– Не знаю, милые мои... А зачем вам братик или сестричка? – она ожидала услышать робкие нежности.
– Мы хотим попробовать плаценту!
– Что?!.
– Мы прочитали, что в Австралии едят человеческую плаценту – она богата витаминами и очень вкусна!
К нашему удивлению и огорчению, у мамы из глаз вдруг брызнули слёзы, и она стремительно повернулась к папе: это ты, ты их научил! чудовище! исчадие! и они вырастут такими же! И выбежала вон. Папа побежал следом, утешать и успокаивать, и мы побежали, но нам не отворили.
Через некоторое время папа вышел и сказал нам, что всё в порядке, мама успокоилась, но чтобы мы и думать забыли о плаценте. Но папочка!.. В Австралии!.. Мы не в Австралии, – сказал он твёрдо. У нас такое не принято. Маме эта тема неприятна, вы же видели. Она человек эмоций. И вообще, у каждого человека есть запретная тема. Поэтому забудьте, и точка. Вот женитесь сами, будете есть плаценту сколько захотите. А к маме больше не приставайте. Да и зачем вам эта плацента? Пойдёмте лучше я вам мороженого куплю. И мы согласились, и пошли за мороженым.
Мама потом больше не обижалась, только иногда ласково называла нас «мои каннибальчики».
100. Истории зрелости и угасания. О запахах
Однажды за ужином, когда чайник бодро шумел, а из тостера высоко выпрыгивали поджаристые ломтики хлеба, Хулио неожиданно пожаловался, что от женщин стало плохо пахнуть.
– Воняют все как одна, просто невыносимо.
– А помыть? – предложил Валик, намазывая булку вареньем. – Гони их в ванну.
– Да мыл.
Хулио не ел, бесцельно покачивая ложечкой в чае. Он выглядел скверно: нечёсаные седые пряди, мятый воротник, безысходно опущенные уголки губ, переходящие в вялые морщины.
– Эй, – позвал Хулио, – поди сюда.
Вошла миловидная девушка в просторной байковой рубашке.
– Садись. Вот понюхайте её.
– Она же без трусов! – возмутился Толик, макая бисквит в какао. – У меня жена и дочки, я не собираюсь нюхать твоих девок!
