Поле боя еще не успели убрать.
Приходилось, увязая в песке и обходя воронки, пробираться вдоль косы, как через сдвоенную чащу. Всюду кроме сосен торчали еще стволы зениток и вздыбленные оглобли повозок.
Под ногами хрустели стреляные гильзы. Их были мириады. Они покрывали дюны, как хвоя. И тут же валялись каски, сотни касок, подобные маленьким валунам.
На бетонной площадке стояли в ряд несколько «Фокке-Вульфов». На вид они были исправны. Вероятно, в последний миг не хватило горючего. Для того чтобы русские сразу же не воспользовались самолетами, из резиновых покрышек на колесах вырезаны квадраты.
А над всем этим высился костяк сгоревшего ангара, похожий на ящера.
Но Борис погиб не здесь. Он прошел по косе и остался невредим.
Справа от Виктории был Балтийск, за спиной, в глубине залива — Калининград, прямо перед нею — заходящее солнце. Сплюснутое, как луковица, оно неподвижно лежало на темно-синей воде.
А тучи двигались над ним, меняя краски, распуская шире и шире свои гордые разноцветные крылья.
Ветер, дувший с утра, стих. Но голые стволы с обтрепанными метелками наверху оставались в наклонном положении, будто навечно запечатлев картину бури, натиск отшумевшего шторма.
Тоска по умершему охватила Викторию с такой силой, что она прислонилась к дереву, стараясь не упасть.
Князев отвел глаза и быстро заговорил — о первом, что пришло в голову:
— Тут со мной, Виктория Павловна, профессор один переписку завел. Капитан первого ранга Грибов. Может, слыхали о нем? Заинтересовался донесением, которое мы перехватили в море, перед штурмом Пиллау. Там было слово непонятное — «кладбище».
— А Борис знал, где это кладбище?
— Надо думать, знал. Перед штурмом он тщательно изучал карту Пиллау.
— Но, переплыв канал и очутившись в городе, кинулся совсем в другую сторону?
— Точно. В диаметрально противоположную сторону.
На обратном пути Виктория не проронила ни звука. Князев тоже молчал, понимая, что ею овладели воспоминания.
Он не догадывался, что Виктория старается упорядочить, организовать эти воспоминания. Все силы души сосредоточила она на том, чтобы возможно более отчетливо представить себе картину штурма и тогдашнее состояние Бориса — пыталась как бы войти в это состояние!
Изучая карту города, Борис не ожидал, что примет участие в уличных боях. Он думал попасть в Пиллау уже после его падения, как это было, скажем, в Ригулди. Но вот внезапный поворот событий, одна из превратностей войны, и Борис со своими моряками — на косе, в преддверии Пиллау, а значит, и предполагаемой секретной стоянки «Летучего Голландца».
Что ощутил он, переправившись в город? Бесспорно желание немедленно, самому, проникнуть на эту стоянку. И, если Цвишен там, не дать ему уйти!
Но каков был ход мыслей Бориса? Какими соображениями руководствовался он, сразу же, не колеблясь повернув направо, к гавани, а не налево, к кладбищу?
Сойдя с парома, Князев повел Викторию вдоль набережной, потом узкими переулками и наконец остановился под аркой большого дома.
— Здесь, — сказал он.
Виктория заглянула через его плечо.
Во дворе по-прежнему помещалось почтовое отделение. В других подъездах были квартиры. На веревках сушилось белье, русские ребятишки с гомоном и визгом играли в классы. Привыкнув к кочевой гарнизонной жизни, они в любом городе чувствовали себя как дома.
— Двор был устлан письмами, — сказал Князев. — Мы ходили по конвертам, как по осенним листьям. А гвардии капитан-лейтенанта, — добавил он, — ранило вон там, у кирпичной стены. Хотите, войдем во двор?
— Нет.
— Госпиталь, — нерешительно сказал Князев, — располагался чуть подальше, через три квартала.
Но лимит выдержки кончился. И к чему Виктории госпиталь? Шубина несли туда на носилках. Он был без сознания. Это был уже не Шубин.
Нет, не так он хотел умереть. Не на больничной койке, среди «банок и склянок». Он хотел умереть в море, за штурвалом. Промчался бы за своим «табуном», за тремя тысячами «лошадей» с белыми развевающимися гривами, и стремглав, на полной скорости, пересек бы тот рубеж, который отделяет мертвых от нас, живых…
3
Миновали уже две недели со времени приезда Виктории в Балтийск. Рышков и Грибов нетерпеливо ждали результатов, а ей нечего еще было доложить.
«Для очистки совести», как советовал Селиванов, она побывала на местном кладбище.
За последние полтора-два года оно пришло в полное запустение. Теперь воистину стало жилищем смерти. И шорох медленно опадающих листьев как бы подтверждал это.
Бродя среди могильных плит, Виктория подумала: «Как странно было бы, если бы под одной из них пряталось что-то связанное с „Летучим Голландцем“. Хотя почему странно? Ведь „Летучий Голландец“ — корабль мертвых. Где же и прятать мертвым свои тайны, как не на кладбище?»
Чем дальше от кладбищенской ограды, тем гуще были папоротник и жимолость. Дорожки заросли травой. Деревья как бы сдвинулись плотнее. Это был уже лес, но кое-где в нем белели и чернели покосившиеся надгробия.
Виктория остановилась подле черного мраморного памятника, грузно свалившегося набок. По нему змеилась трещина. Тускло блестел над нею якорь, а ниже была надпись: «Покоится во господе вице-адмирал такой-то, родился в 1815 г., умер в 1902 г.»
Машинально она высчитала возраст умершего. Восемьдесят семь! Крепенек, однако, был адмирал и, несомненно, в отличие от своих матросов, отдал богу душу не в море, а дома, на собственном ложе под балдахином. И вдруг она поняла, что стоит на том самом месте, где стоял когда-то механик «Летучего Голландца»!
Виктории представился коллекционер кладбищенских квитанций, как его описывал Шубин: одутловатые щеки, бессмысленная, отсутствующая улыбка. Именно здесь, у могилы восьмидесятисемилетнего адмирала, втемяшилось ему в башку: тот моряк не утонет, кто зацепится за землю несколькими якорями, то есть накупит побольше кладбищенских участков!
Холодок прошел по спине. Виктории послышались чьи-то подкрадывающиеся шаги. Она быстро обернулась. Но то лишь тихо падали за спиной огромные желтые листья.
На кладбище, кроме Виктории, не было никого. Светило солнце. В кустах щебетали птицы. Со взморья доносился гул прибоя. И оттого, что светило солнце, стало еще страшнее.
Но, переломив себя, она постояла еще несколько минут у могилы немецкого адмирала. Да, несомненно, он умер в своей постели. В эпитафии, к сожалению, не сказано, сколько сотен или тысяч офицеров и матросов погибли из-за этого адмирала в пучине моря. Им-то приходится обходиться без надгробий. Затонувший корабль заменяет утопленникам склеп, а покосившиеся мачты и реи высятся над ними вместо крестов.
С трудом пробираясь сквозь заросли, Виктория вышла к беспокойному сине-белому морю.
Что же означает слово «кладбище»?
Шубин понял это. Но она не могла понять…
В тот вечер Виктория вернулась к себе, измученная до того, что даже не смогла раздеться. Только сбросила туфли и повалилась на кровать.
Она лежала, вытянувшись, закрыв глаза, и шепотом повторяла:
— Помоги же! Помоги! Мне трудно, Боря, я не могу понять! Вообще ужасно трудно. Невыносимо. Ну, хоть приснись мне, милый!..
4
Однако так было только по ночам. Днем, на людях, Виктория крепилась.
Ей в этом отношении очень помогал Балтийск. Здесь Викторию охватила привычная и любимая ею атмосфера военно-морской деловитости. Всё было просто, ясно, налажено. Люди двигались как бы по четко расчерченным прямым линиям. Это успокаивало.
Балтийск — город флотский. Якорек желтеет не только на ленточке бескозырок, которые носит большинство его обитателей, но и на большом щите у въезда со стороны шоссе. Улицы именуются: Черноморская, Синопская, Севастопольская, Порт-Артурская, Кронштадтская, Киркенесская, Флотская, Якорная, Катерная, Артиллерийская, Солдатская. Есть, понятно, и Морской бульвар, а также Гвардейский проспект.
Дощечки с названиями улиц бросались в глаза не только на стенах домов, но и на столбах, врытых в землю там, где дома лишь отстраивались. И это тоже нравилось Виктории, подтверждало, что жизнь в бывшем Пиллау налаживается.
Ну, а как назывались улицы раньше? Не было ли здесь, скажем, улицы Кладбищенской? Это, вероятно, явилось бы решением задачи, не так ли?
В записке, перехваченной Шубиным, артикля перед словом «кладбище» не было. Значит, можно читать его не как «кладбище» (дер Фридхоф), а как «Кладбищенская улица» (Фридхофштрассе). В этом случае недостающим словом была бы «улица».
Непонятная цифра «семь» означала бы тогда номер дома, только и всего. Возможно, что там, в ожидании своего «последнего пассажира», жили офицеры и матросы «Летучего Голландца», разумеется, сохраняя строжайшее инкогнито. А сама подлодка была спрятана в надежном месте, где-то в гавани.
