И теперь, сравнивая ее с маленькой Марией-Терезой, Филипп тихо посмеивался. Пусть та — дочь испанского короля, зато Генриетта — сестра царствующего короля. Между девушками нет разницы в происхождении, зато есть другие различия. И какое наслаждение для Филиппа однажды увидеть, как Людовик тоже обнаружит эту разницу!
— Ну! — сказал он. — Мне пора уже приветствовать гостей. Не забывайте, что это мой бал. Сегодня вечером я хозяин, принимающий его величество, моего брата, королев и… принцессу Генриетту.
Генриетту-Марию от волнения била дрожь. Отослав всех слуг, она осталась с дочерью.
— Моя дорогая, — сказала она. — Какая радость! Порою мне хочется себя ущипнуть и проверить, не сон ли это? Неужели это правда? Твой брат восседает на троне! О, как бы мне хотелось быть там и видеть его гарцующим по улицам Лондона. Боже, какая радость! Если бы его отец мог видеть, как его сына провозглашают королем!
— Тогда бы не Чарлз был королем, мама. Ах, умоляю тебя, не надо плакать. Все слишком хорошо, чтобы плакать!
— Это слезы счастья, моя дорогая. Слезы радости. Мне нужно срочно отправиться в Шайо и возблагодарить Бога и всех Святых за ниспосланное мне счастье. И еще, дорогая, я хочу отправиться в Англию. Чарлз хочет, чтобы мы туда поехали. Он хочет, чтобы мы все были вместе, хотя бы ненадолго. Это его желание, а точнее, его королевский приказ.
— Ах, мама! Поехать в Лондон! Как это было бы замечательно!
— Быть принятой в Лондоне как королева и вспомнить, как бежала из Англии столько лет назад!
— «Мама… — Умоляю тебя, смотри вперед, а не назад.
— Да, мне нужно смотреть вперед. Милая, ты сестра короля — царствующего короля. Мне известно, что идут разговоры о твоем замужестве.
— Да, — сказала Генриетта, и ее глаза и голос потускнели.
— Это приятно. Это была бы прекрасная партия. Вряд ли можно придумать что-то лучше.
— Филипп? — сказала Генриетта медленно.
— Да, наш милый Филипп. В детстве — участник ваших общих игр. О, как же счастлива ты будешь! Благодари Бога, милая моя дочь, остаток жизни ты проведешь, окруженная великими почестями. Ты станешь мадам двора. Ты сама еще не сознаешь размеров выпавшего тебе счастья, я это вижу по твоему лицу. Ты прекрасно знаешь, что в мире нет двора, равного французскому по изысканности, образованности, пышности. Думаю, я бы и не хотела жить нигде, кроме как здесь, да еще…
— При дворе короля Карла II Стюарта, — быстро закончила Генриетта.
— Глупое дитя! Как ты сможешь жить при дворе брата, выйдя замуж? Что за глупости приходят тебе в голову?
— Мне хотелось бы прожить жизнь, оставаясь сестрой Чарлза, мама.
— Пресвятая Богородица! Что ты городишь?
Тебе надлежит любить брата, это правда, но во всем нужна мера. К счастью, он, кажется, тоже решил позаботиться о том, чтобы приглушить ту чрезмерную любовь, которую вы испытываете друг к другу. Чарлз тоже доволен перспективой твоего замужества. Я слышала это от него самого.
— И что… он сказал?
Генриетта-Мария вплотную приблизилась к дочери.
— Он сказал, что если ты выйдешь замуж за месье, у него, Чарлза, будет при французском дворе друг, всегда помнящий про интересы Англии, которые суть интересы самого Чарлза. Он сказал, что одна его половина будет как бы находиться во Франции, в то время как другая останется в Англии. Он сказал, что всегда будет любить страну, где его милая сестра носит титул мадам. Он сказал, что залогом прочного мира между Францией и Англией мог бы стать брак, который для тебя предпочтительнее любого другого.
— Так, значит, он сказал все это?
— Ну, конечно же! И он прав. Какой это ответственный момент! Какая победа! Подумай, если его опять выдворят из королевства лет этак на десять, что тогда станется с нами? На какое еще замужество тебе стоит надеяться? Филипп — самый желанный жених во всей Франции. Есть еще только один человек, которого я желала бы видеть твоим мужем. Теперь об этом приходится говорить в прошлом времени, но воцарись твой брат на престоле чуточку раньше, кто знает, как повернулись бы события?
— Мама… Пожалуйста, не говори об этом.
— Почему же не говорить, глупышка? Мы одни. Кроме того, этого не видят только слепые. В конце концов, как ни прекрасно быть женой брата короля, еще прекраснее оказаться женой самого монарха.
Генриетта отвернулась. Ей не хотелось, чтобы мать заметила ее волнение. Как можно объяснить Генриетте-Марии, что ей страстно хочется быть королевой Франции, и вовсе не ради титула и почестей, а лишь потому, что быть королевой Франции означало стать женой Людовика.
Людовик внимательно следил за всеми перипетиями отношений между братом и Генриеттой. Они будут прелестной парой, сказал он жене. Та, разумеется, не поняла; она очень слабо владела французским.
Он сейчас улыбался всем в обычной благосклонной манере, принимал поздравления в связи с женитьбой, выказывал крайнее почтение своей молодой жене и даже себе не признавался в том, как чудовищно он разочарован. Людовик не анализировал свои чувства перед женитьбой, он исходил из того, что Мария-Тереза должна стать его женой, брак этот крайне выгоден для страны. Мазарини рассчитывал с его помощью обеспечить для Франции дипломатический выигрыш, мать убедила сына, что этот шаг будет означать исполнение самых заветных ее мечтаний. У Людовика были все основания остаться довольным своей невестой.
Но до чего же суров оказался испанский этикет! Какой невзрачной оказалась Мария-Тереза без своей мантии! Маленькая, смуглая и, вне сомнения, лишенная какой-либо привлекательности! Людовик, вкусивший аромат и шарм желанных и податливых дам своего двора, искусниц по части страстных утех, как ни пытался, не мог отыскать в супруге хотя бы каплю привлекательности.
Мария-Тереза нигде не оставляла своих церемонных манер, даже в спальне. Весь набор ее развлечений состоял, казалось, из еды, игры в карты и посещения церкви. Она оказалась на редкость прожорливой. При всей приверженности этикету и чопорности ее поведение за столом вызывало у мужа отвращение. Ее маленькие черные глазки неотрывно следили за блюдами, поданными к столу, и даже когда ее собственная тарелка была полна, она караулила взглядом любимые кусочки на большом блюде, словно опасалась, что их возьмет кто-то другой. Была еще одна вещь, сильно беспокоившая Людовика. Застенчивость и неуверенность, проявленные ею в первую брачную ночь, быстро улетучились. Она быстро избавилась от робости и скованности в постели, и он часто ловил на себе ее жадный взгляд и ощущал себя лакомым кусочком на блюде.
Она мало-помалу влюблялась в него, а он, чем дальше, тем больше находил ее непереносимо омерзительной.
