Казино Лас-Вегаса и Монте-Карло давно закрыты за неимением посетителей. Однорукие бандиты-автоматы пошли на металлолом, стрелки рулеток заржавели. Зато весь мир играет на бильярде в русскую пирамиду, режется в лапту и городки и проводит досуг за игрой в подкидного дурака. Самые достойные места в игральных залах, за столами, ломящимися от всякой снеди и выпивки, занимают российские безработные, которым на блюдечке подносят подаяния.
Весь космос забит русскими космическими кораблями, станциями, спутниками, с которыми запросто может связаться через русстернет по компьютерной связи любой желающий.
Российские бомжи живут дольше и лучше всех. Их новорожденных детей прямо с пеленок зачисляют в штат фирмы и открывают счета в банках. За здоровьем стариков-попрошаек следят персональные компьютеры.
Люди всех национальностей мечтают стать русскими бомжами. Американцы, французы, итальянцы эмигрируют в Россию. Около здания МИДа на Смоленской площади в Москве - столпотворение. Разноязычный гомон, драки. Русские милиционеры очень вежливо советуют иностранцам - неграм, японцам, индусам не волноваться, потому как паспортов с российским гражданством хватит на всех. Но иностранцы чуть ли не по головам лезут к заветным окошечкам и матерятся, матерятся, матерятся...
Во сне Яхтсмен почувствовал, как кто-то из его сотрудников вкладывает в его руку большой, холодный, металлический доллар. Он приятно холодит ладонь, но она почему-то потеет. Он подносит доллар к уху и хочет спрятать его под голову. Но доллар... взрывается. Все окрашивается в красно-кровавый цвет, и Яхтсмен взлетает...
ГЛАВА 27. АФИНСКАЯ
Когда Яхтсмена уложили спать после ресторана, Афинская позвонила на фирму. Дежурный браток сообщил, что из контингента во время облавы была задержана только Ассоль. И ту, как имеющую постоянную прописку в Москве, освободили через два часа. Попалась старуха по жадности. Когда Чвох предупредил об облаве, и все снялись со своих мест, Ассоль решила остаться, решив, что в отсутствие других попрошаек все подаяния от прохожих и пассажиров попадут в её карман. Омоновцы же, удивленные тем, что на самой многолюдной станции не было ни одного попрошайки, были рады и Ассоль, стоявшей кочергой на своем коронном месте.
Афинская выслушала доклад и психанула, решив на другой же день дать Ассоль полный расчет.
Она зашла в спальню и посмотрела на Яхтсмена. Тот сильно храпел, лежа на животе. Он так и не смог до конца раздеться. Брюки и пиджак валялись около кровати. Но снять рубашку и галстук у него так и не хватило сил. Афинская с отвращением ухмыльнулась: надо же, послал Бог муженька!
Она плотно прикрыла дверь в спальню и набрала номер городской больницы. * Мне Александра Костикова. Саша ты? Не узнала - богатым будешь. Ты достал то, что я тебя просила? Сейчас приезжать? Хорошо, через полчаса я буду у тебя.
Она налила полный бокал водки и поставила его на тумбочке около кровати, на которой спал Яхтсмен, подумав, что если он проснется, то опять заглотит "Смирновской" и отрубится. Что ей и было нужно.
Она надела шубу и выскочила на улицу. Тут же подвернулось свободное такси. * В Первую градскую, - сказала она.
Ее давний знакомый врач-терапевт Саша Костиков проводил её в свой кабинет. Закрыл дверь на ключ. * Зачем тебе яд, Таня?
Она пристально посмотрела ему в глаза: * Уж не тараканов травить...
Костиков встал со стула и молча прошелся по кабинету. Остановился около окна и, не оборачиваясь к ней, негромко сказал: * Конечно, твое дело. Я дам тебе синильную килоту. Но если ты хочешь от кого-то избавиться, поищи другой способ. Если следователи будут круто копать, то непременно выйдут на нашу больницу. * Как получиться, Саша. - Она открыла сумочку, достала пачку десятидолларовых купюр и положила на стол.
Через сорок минут она опять была уже в квартире Яхтсмена. Бокал с водкой так и стоял нетронутым. Муж по-прежнему храпел, перевернувшись на бок.
Она подняла с пола его свадебный костюм и хотела повесить на спинку стула. Но из потайного кармана пиджака на ковер выпал пистолет, который она уже неоднократно видела и с которым Яхтсмен, по-видимому, никогда не расставался. Афинская несколько секунд смотрела на оружие, в голове пронеслось несколько сумасбродных мыслей. Но она заставила взять себя в руки, вытащила из кармана носовой платок и, обернув им пистолет, подняла его с пола и аккуратно вложила туда, откуда он выпал.
Яхтсмен зашевелился и открыл глаза. Она предложила ему похмелиться, и когда он, выпив пару рюмок водки, пошел освежиться в душ, она устроилась в кресле около окна и задумалась. На несколько секунд её сковал страх. Но когда муженек вышел из ванной, опухший и растрепанный, и поставил перед ней бутылку старого французского вина, она в который раз за этот день приказала себе успокоиться. Он нескладно шутил, она выдавливала из себя смех. Она с трудом скрыла свое отвращение к нему, когда он спросил, действительно ли она его любит. Афинская вспомнила молитву-заговор, которую она когда-то читала на сцене театра. Он, опять пьяный, сидел в кресле с полным бокалом водки и с восхищением смотрел на нее. Она закончила свой монолог, встала с колен, сняла с себя костюм и одела подаренный накануне пеньюар, чувствуя, как он одобрительно улыбается. Она взяла свой бокал и присела перед ним на корточки: * Ну, давай выпьем по последней? * Почему по последней? заплетающимся языком спросил он. * И спать, спать, спать...
Он наморщил лоб, словно старался что-то понять, но потом медленно выцедил водку. Она видела, как его подбородок упал на грудь и как у него опять слипаются глаза. Он откинулся в кресле и наконец тяжело засопел, пустой бокал вывалился из руки и лежал на мягком паласе около его ног.
Она ещё несколько минут посидела перед ним, потом встала и взяла телефон. Набрала номер телефона своего телохранителя: * Заезжай за мной через полчаса. Ты знаешь, где я.
Она вынесла из спальни свою сумку, в которой привезла к Яхтсмену свой свадебный наряд, сняла пеньюар и надела костюм. Прошлась по комнатам и собрала все свои вещи. Она старалась не спешить и все аккуратно сложила пеньюар, косметику, бутылку с вином, свой бокал. Застегнула молнию. * Ну, что? - сказала она сама себе. - Надо присесть перед дальней дорогой.
Минуту посидела в гостиной, глядя на спавшего Яхтсмена. Затем резко встала, нашла в шубе свои перчатки и натянула их на руки. Включила приемник и настроила его на музыкальную круглосуточную волну. Из динамиков вырывалась какая-то дурацкая песня "Люблю я макароны". Она прошла в спальню и вытащила из кармана пиджака пистолет. Обойма была вставлена.
Яхтсмен спал и чему-то во сне улыбался. Она подняла его руку, вложила в ладонь рукоятку пистолета, и приставила ствол к виску.
Яхтсмен открыл бесцветные глаза. Она двумя руками поддерживала его руку с пистолетом у виска. Сердце колотилось так, что, казалось, заглушало нелепую песенку. * Таня! - сказал Яхтсмен. - Ты принимай всех, кто приехал из-за границы. И не жалей пособия...
Она в ужасе вскрикнула и прижала его палец к курку пистолета. Раздался выстрел...
ГЛАВА 28. КНОРУС
Кнорус снял двухкомнатный номер "люкс" в гостинице "Минск". Он небрежно бросил сумку с деньгами на мягкий ковер и повалился, не снимая куртки, на широкую двухспальную кровать. Голова раскалывалась. Агата в лисьей короткой шубке, которую он ей купил в день отъезда, стояла перед ним и, казалось, с укором смотрела на своего благодетеля.
Кноруса мутило. После того, как прошедшим вечером, они заняли в поезде купе на двоих в спальном вагоне, он достал из сумки литровую бутылку "Кремлевской" водки, пакет с бутербродами. Поставил перед Агатой стакан и извинился: * Стопок и фужеров здесь нет.
Агата отрешенно пожала плечами, и Кнорус понял, что она по-прежнему не могла отделаться от каких-то своих тайных мыслей. Впрочем, он догадывался, что она все ещё переживала расставание с Москвой и с Юрайтом.
Поезд наконец тронулся. Кнорус с облегчением вздохнул и сразу скрутил пробку. Налил, не обижая, себе, затем поднес бутылку к её стакану. Но не успел плеснуть и двадцати граммов, как она, молча, накрыла стакан ладонью, как бы говоря, что ей достаточно. * Ну, - сказал он, - чтобы все плохое осталось позади...
Она, не приняв предложение чокнуться, выпила водку и откинулась на стенку купе. Больше она не пила, и Кнорус раз за разом подливал только в свой стакан. Он пробовал шутить и как-то развеселить Агату, но она лишь безмолвно смотрела на него и изредка грустно улыбалась. Через пару часов он исчерпал весь запас дежурных шуток, водка приятно пьянила, все его страхи исчезли, и он, пересев к Агате, стал рассказывать о своей жизни. Она, съежившись, смотрела в окно, а он вспоминал о своем детстве, о строгих родителях, о женщинах, которые его почему-то всегда оставляли.
Он выпил уже больше половины бутылки и, жуя бутерброд с краковской колбасой, положил ей руку на плечо. Привлек к себе - она безвольно поддалась. Он выключил верхний свет. В купе тускло горело только бра над её кроватью. Почувствовав прилив нежности, он прижался к ней щекой и постарался повернуть к себе, но Агата резко скинула его руку со своего плеча, посмотрела с неприязнью: * Кнорус, давай не в поезде... * А кто мешает? * Я не могу и не хочу здесь, понимаешь?
