Когда он в следующий раз открыл глаза и увидел тот же самый белый потолок, ему захотелось пить. Он повернул голову и увидел перед собой Маргариту с каким-то распухшим красным лицом. Он хотел поздороваться с ней, но не смог сказать ни слова. Лишь с благодарностью моргнул ей глазами, когда она мокрой губкой обтерла ему губы.
В следующее пришествие в этот мир он опять увидел её. Она держала его ладонь в своей руке. * Это ты? - спросил он, - или мне кажется. * Это я, ответила она и попросила: - Ничего не говори больше. Тебе нельзя пока разговаривать. * А потом будет можно? - спросил он. * Потом будет можно, кивнула она. * Тогда я скажу, чтобы ты больше от меня никогда не уходила. * Я больше никогда от тебя не уйду, - заверила она его. - Только давай помолчим.
Он в согласии закрыл глаза и уснул. Он хотел ещё раз пролететь по розовой трубе, ощутить себя невесомым. Только он хотел взять с собой в полет и её - его Маргариту. Но воздух больше не становился легким и прозрачным.
К Бурдакову возвращалась жизнь...
ЭПИЛОГ
Через пару месяцев Бурдакову разрешили выходить из дома на прогулки. Они с Маргаритой много времени гуляли. Наступили первые дни весны, и они, часто отдыхая на лавочках, праздно шатались по вечерам и в выходные дни по старым московским улицам. Однажды на старом Арбате Бурдакову показалось, что он увидел того самого парня со шрамами на лице, который заявил о похищении девушки. Но молодой человек, под руку которого держала симпатичная барышня в лисьей шубке и с футляром из-под скрипки, шел так быстро, что Бурдакову было за ним не угнаться. Да и Маргарита, оберегая его здоровье, не разрешала ему пока не то что бегать, а ходить более часа. Насильно усаживала на лавочку и заставляла вдыхать носом весенний воздух.
Она, чтобы отвлечь Бурдакова от милицейских забот, много рассказывала о своей работе. Бурдаков слушал и изумлялся: откуда же у этой хрупкой женщины берутся силы? По её настоянию в их округе было открыто два приюта для подростков, ночлежка для бездомных. Она создала из пенсионеров и домохозяек комиссию по распределению гуманитарной помощи и сама контролировала раздачу продуктов неимущим. Она смогла уговорить руководителей крупных коммерческих фирм заняться благотворительностью. И теперь в столовых и кафе старики и нищенствующий люд несколько раз в неделю бесплатно и сытно обедали. Но она и слышать не хотела, когда Бурдаков начинал говорить о том, что ему пора выходить на работу, и что он мог бы, сидя в кабинете, заниматься оперативными делами. Она строго придерживалась рекомендаций врачей, которые после ранения требовали для Бурдакова только спокойствия и побольше бывать на воздухе.
Однажды они поднимались по Тверскому бульвару и проходили мимо дома, куда когда-то Маргарита Павловна ходила на деловую встречу к королеве бомжей и нищих. Они, не спеша, прошли мимо, и Белякова не могла не заметить, что около того самого подъезда стояло большое количество невзрачно одетых людей. Среди них были и старики, и молодые люди в военной форме, и инвалиды на колясках и с культяпками вместо рук.
Она не знала, что в тот день госпожа Афинская принимала экзамен у тех, кто решил себя посвятить прибыльному нищенскому делу.
После того, как покончил жизнь самоубийством Яхтсмен, Афинская пережила несколько неприятнейших дней, когда следователи практически не давали ей работать и замучили допросами. Как было ей, вдове, пышно похоронившей своего мужа на Ваганьковском кладбище, доказать, что она вовсе не причастна к смерти. "Ну, зачем бы я выходила за него замуж?" спрашивала она безусого следователя-мальчишку, который только был принят на работу в управление Бурдакова. "Если бы я задумала его отправить в мир иной, то неужели для этого стоило заключать брак и тем более венчаться в церкви?" Следователю показались обоснованными ответы Афинской, тем более на рукоятке пистолета были отпечатки пальцев самого Яхтсмена. Он только не мог понять одного: почему капли крови, которая брызгами разлетелась после выстрела, не были обнаружены на ковре и предметах мебели относительно направления выстрела. Хотя по бокам их было достаточно. Значит, думал следователь, капли крови попали на того человека, который стоял напротив Яхтсмена.
Следователь долго мучился этим вопросом, но заместитель Бурдакова требовал быстрейшего завершения дела и смог уверить начинающего сыщика в том, что это обыкновенное самоубийство на почве ревности. Тем более и сама Афинская на допросах не раз говорила, что Яхтсмен сильно ревновал её к своему телохранителю.
Госпожа, как и рассчитывала, вышла сухой из воды. По её же внутреннему убеждению, она не только ничего не потеряла, а даже приобрела. Став полновластной правительницей нищенского мира, вдова приняла на работу осиротевших быков своего мужа. Правда, почти со всем добывающим контингентом пришлось расстаться. Пьяницы и несговорчивые бомжи ей были не нужны. Благо, потоки желающих стать нищими, не прекращались. И она по достоинству оценила селекционные качества своего нового зама - Юрайта. За его преданность она переписала на него шикарную квартиру Яхтсмена, в которой он и поселился со своей сожительницей, которая когда-то пиликала на скрипке "Брызги шампанского" в переходе на Мырле. Он ездил теперь на "девятке", принадлежащей когда-то Кнорусу, которого испанская полиция за какую-то аферу надолго засадила за решетку.
Ему, Юрайту, принадлежала и идея устраивать раз в месяц день открытых дверей, когда на фирму приходили желающие посвятить себя нищенскому делу. Слух о приличных заработках и защите от вымогателей и рэкетиров быстро облетал всех, кто в одиночку побирался и просил милостыню. Все хотели работать в фирме, хотя за покровительство из "зарплаты" вычиталось до пятидесяти процентов налогов. Но получить постоянное теплое место в пригородной электричке или в переходе метро мечтали многие. Но штаты, как любила говорить, Афинская у неё были не резиновыми, и зачисляла на работу она лишь каждого десятого желающего.
Теперь на стене в кабинете Афинской висела огромная карта всей Москвы, на которой разноцветными кружочками она по-прежнему отмечала количество и расстановку музыкантов, воинов-чеченцев, инвалидов-эпилептиков, нищих пенсионеров.
Всего этого Маргарита Павловна не могла знать.
...Они дошли до Пушкинской и спустились в переход, который был наполнен грустными переливами гармоники. * Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня... - пел под свой же аккомпанемент старик с орденскими планками на пиджаке.
Бурдакову показалось, что старик провожал его взглядом. Он достал бумажник, вытащил пятитысячную купюру и бросил в шапку гармониста.
Русич в знак благодарности кивнул ему головой...
