Мои собственные невеселые мысли о том, что сказка-то, получается, обо мне, прерывает торжественный голосок дочери:
— Когда у меня будут детки, мамочка, я сама за ними буду смотреть, пока не вырастут. Няне не разрешу!
Не для того ли и «Мэри Поппинс» выбрана, чтобы поделиться со мной этой мыслью? Заглядываю в глаза. На расчет не похоже. Кажется, ответа она не ждет.
— Мааа-мааа! — напоминает о себе младший. Прежде чем подняться к Бену, я обнимаю Эм.
— Давай как-нибудь устроим себе каникулы. Только ты и я. Хочешь?
Эмили морщит носик, совсем как Момо, когда волнуется.
— А куда мы поедем?
— Смотреть Эм Пир с Тестом.
— Это что?
— Помнишь, ты так называла Эмпайр-стейт-билдинг?
— Неправда!
— Правда, солнышко.
— Маму-ууль! — с укором тянет Эм. — Так только маленькие говорят, а я уже большая.
— Конечно, большая.
Как быстро бежит время: еще вчера они лепетали смешные словечки, которые ты все собираешься записать, — и вот уже перенимают язык уличных мальчишек. Или твой, что еще хуже. Мы мечтаем, чтобы дети выросли, забывая, что будем жалеть о каждой упущенной минуте их детства.
Я их накормила, искупала, высушила волосы, прочитала «Трех совят», принесла воды и наконец спустилась на кухню, чтобы в темноте и одиночестве подумать о безвозвратно уходящих днях.
От кого: Кейт Редди
Кому: Дебра Ричардсон
Вторая половина дня прошла под противоправным флагом материнства. Финансовый год не знал более продуктивного времени. Как думаешь, почем стребовать в час с клиентов за беготню по парку и просмотр «Мэри Поппинс»? Смыться с работы к детям — все равно что тайком улизнуть к любовнику: вранье, наслаждение, вина. Кажется, я разучилась праздно проводить время; детям придется учить меня вновь.
Не возненавидишь, если брошу работу? Я помню твои слова о том, что мы должны выстоять и «показать им всем». Но, знаешь, я привыкла к мысли, что работа меня убивает, а сегодня вдруг испугалась — вдруг я уже умерла, сама того не заметив?
Весь вечер пою гимн суфражисток.
С любовью,
Кейт.
10
Водопад
07.54
В ожидании стука в дверь неожиданно ловлю себя на мысли, что мне не терпится рассказать Уинстону о заговоре. Наконец смогу хоть чем-то впечатлить Пегаса, показать ему другую Кейт Редди, а не ту приспешницу капитализма, которую он привык видеть. Странно, но когда я, от спешки захлебываясь словами, выкладываю ему весь план до мельчайших деталей, Уинстон лишь лаконично роняет:
— У вас двое ребят, леди, не забыли?
Но минут через пять мы увязаем в пробке, и Уинстон вновь подает голос. Слышала ли я притчу о Сципионе? Не слышала.
— Римскому военачальнику Сципиону приснился сон, типа он попал в деревню, а там рядом громадный водопад хлещет. И так сильно хлещет, что людям приходится кричать, чтобы их услыхали. «Как вы живете в этом шуме?» — спросил Сципион у старшего в деревне. «В каком шуме?» — удивился старик.
«Пегас» продвигается на несколько ярдов, дергается и снова тормозит с мычанием больной коровы.
— Будьте любезны, сэр, мораль сей притчи?.. Вижу в зеркале его хитрую, довольную ухмылку.
— Привычный шум, даже очень громкий, не замечается. Но стоит немного отойти — и думаешь: «Вот ни хрена себе грохочет. Как я тут жил?»
Мне ужасно нравится этот его скрипучий смешок.
— У вас под бочком Ниагарский водопад, Кейт!
— Можно личный вопрос, Уинстон?
— Не-а.
Он мотает головой — и добрая фея вновь наполняет салон золотистой пылью.
— Я у вас основная клиентка?
— Единственная.
— Понятно. А сколько у «Пегаса» водителей? Погодите, угадаю. Один?
— Ага. Скоро придется баранку бросить. Экзамены на носу.
— Машиностроение?
— Философия.
— Значит, вы мой личный крылатый конь? Задорный гудок в знак согласия.
— А вы в курсе, что с таксистов налог взимается, а с нянь — нет?
Еще один гудок распугивает стаю клерков; те шарахаются от дороги, точно всполошившиеся голуби.
— Чертов безумный мир, леди.
— Чертов безумный мир мужчин, парень. Сдача есть? Расстаюсь я с сожалением. Мне будет не хватать моего личного Пегаса.
— Обратно подбросить, леди? — раздается за спиной.
10.08
Звонок из приемной: меня спрашивает мистер Эбелхаммер. Ой, мамочки. Сердце делает попытку пробить грудную клетку.
Джек ждет меня внизу с широченной ухмылкой и двумя парами коньков.
Пересекая вестибюль, я решительно мотаю головой:
— Нет и нет. Не умею кататься.
— Зато я умею. Хватит на двоих.
— Исключено.
— Тебе всего и нужно-то, Кейт, что положиться на меня, — говорит Джек во время нашего четвертого круга по катку. — Неужели это так трудно?
— Трудно.
— Откуда тебе знать, ты ведь не пробовала! Представь, будто мы с тобой две ноги циркуля: я стою на месте, а ты вертишься вокруг, идет? Не упадешь, обещаю. Я тебя держу. Плюнь на страх — и вперед.
Я и плюнула. Не знаю, что мы начертили лезвиями коньков за следующий час. Пришлось бы стать птицей (одним из моих голубей) или выглянуть из окна Рода Тэска, чтобы прочитать слова на льду. Люблю? Прощай? Возможно, и то и другое.
Джек хотел угостить меня горячим шоколадом, но я сказала, что пора бежать.
Фирменная улыбка не дрогнула:
— Важное свидание?
— Очень важное. С одним моим старым знакомым.
Поразительно, как быстро отвыкаешь от объятий, даже от объятий мужа. А может быть, особенно от объятий мужа. Нужна разлука, чтобы по-новому оценить геометрию минутного слияния тел. Что удобнее — припасть щекой к его груди или, по примеру голубей, ткнуться носом в шею? А руки куда девать? Обхватить его за талию или вытянуть вдоль бедер? Встретившись в обед у дверей «Стар-бакса», мы с Ричардом, кажется, готовы были чмокнуть друг друга в щеку, но что это за поцелуй? Совершенно идиотский поцелуй, годный разве что для двоюродной тетушки. И мы предпочли обняться. Я чувствовала себя так неуклюже, так на виду, как во время первого танца с отцом на семейной вечеринке. Тело Ричарда потрясло меня тем, что ощущалось его телом. Запах Ричарда, волосы Ричарда, выпуклость мышц под свитером тоже Ричарда. Мы не просто столкнулись, как любовники, страсть которых осталась в прошлом. Я все еще хотела его, а он, думаю, хотел меня, но наши тела отвыкли друг от друга.
— Да ты вся горишь! — сказал Рич.
— Каталась на коньках.
— Каталась? Рабочим утром?
— Вместо делового ланча. Новый подход к работе с клиентами.
Мы с Ричем решили, что пора поговорить. С тех пор как он ушел из дома, мы виделись почти каждый день. Выполняя обещание, он забирал Эм из школы и нередко оставался на чай с детьми. «Стар-бакс» подошел нам обоим — идеальное место для мирных переговоров, одно из тех заведений, что маскируются под домашнюю обитель, куда нам все недосуг заглянуть. Здесь на удивление тихо и спокойно, но напряжение между нами сродни тревоге первого свидания — решится, не решится? Только теперь это тревога о разводе. Не решится? Решится?
Усадив меня в одно из глубоких мягких кресел в углу, Ричард уходит к бару. Я попросила кофе с молоком; он вернулся с горячим шоколадом, которого требовала моя душа.
Светский разговор ни о чем выматывает. Ни о чем я говорить не хочу. Хочу говорить о важном, и будь что будет.
— Как на работе, Кейт?
— Прекрасно. Впрочем, возможно, я скоро брошу работу. Точнее, работа бросит меня.
Рич с улыбкой качает головой:
— Ну уж нет. Тебя не уволят.
— При определенных обстоятельствах очень даже могут.
Он напускает на себя усталую снисходительность мудреца.
— Надеюсь, речь не идет о бессмысленном самопожертвовании, миссис Шетток?
— С чего вдруг такой вопрос?
— Давно живу. Представьте, помню еще стадию велосипедной борьбы против атомной бомбы.
— Я все отдала фирме, Ричард. Все. Украла даже время у тебя и детей.
— И у себя, Кейт.
Когда-то я читала его лицо как книгу, теперь эту книгу перевели на чужой язык.
— Я думала, ты одобришь мое освобождение, Рич. (А он помолодел с тех пор, как бросил меня.) Твоя мама считает, что я распустилась.
— Моя мама считает, что Грейс Келли тоже распустилась.
Мы смеемся, и «Старбакс» вдруг наполняется давно забытым ощущением НАС.
— Знаешь, Уинстон рассказал такую притчу…
— Уинстон — это кто?
— Таксист из «Пегаса» и, как выяснилось, философ.
— Философ за рулем такси? Заслуживает доверия.
— Нет, он классный парень, честное слово. Так вот, Уинстон рассказал притчу о римском военачальнике, который наткнулся на деревню у водопада и…
— Цицерон.
— Нет…
— Это из Цицерона, точно. — Разломив печенье, Ричард протягивает мне половинку.
— Цицерон, говоришь? Дай подумать. Должно быть, это особа, жившая очень давно, неведомая ученикам школы вроде моей, но составляющая жизненно важную часть приличного образования?
