Скверное настроение прочно завладело султаном, и он уже не мог отделаться от дурного предчувствия, а тут накануне главный придворный звездочет что-то говорил о затемнении на небосклоне. К чему это предзнаменование? Уж не связано ли оно с его личной судьбой? А может быть, это предостережение относительно его далекого улуса?
Султан Сулейман попытался вспомнить что-нибудь приятное.
В памяти всплыл день его коронации.
В сопровождении визирей и янычарского аги он прибыл к мечети Эйюба, которая высилась на берегу залива Золотой Рог. В этой обители шейх почитаемого ордена дервишей опоясал нового султана саблей легендарного Османа.
— Безжалостно карай этим мечом всех неверных, наш главный имам,[73] как поступал твой великий предок Осман. Будь же достойным его меча, — склонился шейх перед Сулейманом, напутствуя его на трон.
Так состоялся новый султан.
После обряда Сулейман возвратился во дворец, теперь он стал не только преемником Мухаммеда на грешной земле, но еще и главой всех воинов ислама. Но сначала нужно оказать должное уважение корпусу янычар, личной его гвардии, выпить с ними белого вина. Впервые так поступил великий Осман. Ритуал поддержал его сын, и в империи появилась еще одна добрая традиция.
Султан Сулейман въехал во дворец под звуки фанфар и сразу направился в казармы янычар. Воины выстроились в длинные колонны и замерли в молчаливом приветствии, только фанфары продолжали надрываться от радости.
День был особенным, и янычары облачились в полное вооружение: через плечо луки, у пояса колчан со стрелами, сабля и булава с тяжелым наконечником. «Мы послушны твоему делу, Сулейман», — читал султан на лицах своих любимцев.
Янычарский ага — суровый и седой бородач со шрамами на лице, которые стали свидетелями многих побед, подошел к султану и протянул ему хмельную чашу. Они стояли вровень, плечом к плечу.
— Бери чашу, Сулейман, и испей за здоровье янычар! — как равному сказал янычарский ага.
И когда султан осушил чашу до последней капли, ага опустился перед Сулейманом на колени и коснулся губами его загнутой туфли:
— Теперь ты мой господин.
Султан пальцем поманил главу черных евнухов и коротко приказал:
— Золота!
Евнух протянул кошель, набитый деньгами, и Сулейман доверху наполнил чашу, из которой пил.
— Это вам мой первый подарок! — громко произнес султан. — Клянусь именем пророка, что я буду любить вас так же крепко, как мой покойный отец.
Султан Сулейман состоялся вторично. Янычары признали в нем своего повелителя и господина Оттоманской империи.
Уже в двадцать пять лет Сулейман держал в своих руках половину мира. Разве можно назвать скверным то время, когда были покорены Закавказье, Месопотамия, Аравия! Его войска прорвались в сердце христианства и грозили войной самому римскому папе. «О Аллах! Как все это далеко!» — на губах Сулеймана застыла улыбка.
Глава черных евнухов посмотрел на своего господина. «Султан в хорошем настроении. Вероятно, сегодня казней не будет. А возможно, султан даже простит всех ослушавшихся. А в зиндане — и мой племянник».
Карета остановилась в магнолиевом саду. Пахло сладковатыми цветами, вокруг бело от распустившихся бутонов. Султан Сулейман оперся на крепкие руки янычаров, расторопно подоспевших к своему господину, и ступил на мягкую ласковую траву.
Как давно все это было: сабля Османа у самого пояса и сладостная мелодия золотых монет, бьющаяся ручьем о пустое дно чаши. Теперь он уже не тот хрупкий, словно былинка, юноша, бесконечно сомневающийся и слабый. Сейчас это умудренный жизнью и подвигами муж. Искусный полководец.
Сулейман Законодатель шел по дворцу, черный евнух брел чуть позади. Сейчас самое время подойти к вершителю судеб и вступиться за племянника. Другого подобного случая может не представиться.
Глава черных евнухов зашел чуть вперед и заглянул в лицо султану.
— О чем плачешь, Али? — озабоченно спросил Сулейман.
— О великий султан! Звезда на высоком небосводе! Свет которой никогда не иссякнет! О величайший из всех живущих на земле! Я хотел просить за своего племянника Чингиза… Помнишь ли ты его, повелитель?
Султан слегка замедлил шаг, и рабы с опахалами заработали еще усерднее.
— Кажется, я припоминаю его, — в знак подтверждения Сулейман слегка наклонил голову, — он был стражем моего любимого попугая.
— Именно так, великий господин, — обрадованно подтвердил евнух.
Это был хороший признак, султан вспомнил его мальчика.
— Я слушаю тебя.
— Когда он чистил клетку твоего любимого попугая, птица выпорхнула через распахнутую дверцу и не вернулась…
— Да, — прервал евнуха султан, — я был очень расстроен этой потерей. Даже, кажется, велел отрубить ему голову? — Сулейман выглядел слегка смущенным, повернувшись к черному аге.
— Именно так, повелитель.
— И что же ты от меня хочешь?
— Я бы попросил тебя, о светлейший повелитель, отменить казнь.
Султан задумался, но мыслями он был далеко. Видно, придется посылать на Русь корпус янычар. Многие из них сложат головы в далекой и холодной Московии, очень не хотелось бы, чтобы среди них были старые воины, которые помнили всемогущего султана несмышленым мальчишкой.
Настроение Сулеймана Кануни испортилось. Нахмурился и евнух, было бы очень некстати, если бы гнев светлейшего обратился против него самого.
— Я не могу отменить свой приказ, даже ради тебя… Палачи уже ждут, и ятаганы их заточены. Впрочем, я могу уважить твоего племянника. Его отрубленную голову выставят не на деревянном, а на серебряном блюде. Как ты знаешь, такой чести удостаиваются только самые приближенные султана. Последним, кто сумел добиться этого, был визирь Омар.
— Твоя доброта, великий султан, не знает границ, — поспешил выразить признательность черный евнух.
— А теперь иди на женскую половину и приготовь для меня ту юную деву, которую я сегодня видел на дороге в Топканы.
— Слушаюсь, мой повелитель! — поклонился евнух.
И султан, не оборачиваясь, пошел дальше, шурша шелками своей одежды.
Предсказание старого дервиша
Вот и нет урусского воинства под стенами кремля. Посадских людей не тревожит по утрам звучание боевых труб, не слышно отныне протяжной и окающей речи, не видно знамен с хоругвями.
Громче прежнего слышен голос муэдзина, зовущего по утрам правоверных на молитву. Муллы не вспоминают казанского хана. Его нет. Город живет без господина, как конь без поводьев.
Нур-Али не замечал склоненных голов ни простых смертных, ни знатных мурз. Сознанием эмира завладели честолюбивые помыслы. Отныне он мог стать первым. Конечно, и сеид громаден, но он стар! Он уже не тот, что был лет десять назад, и вряд ли сумеет удержать в руках огромное пространство, начинающееся дремучими лесами и заканчивающееся бескрайними степями. Казани нужна крепкая власть.
Повалил снег, крупный, мохнатый.
Нур-Али шел во дворец. Кожаные ичиги, вышитые красными тюльпанами, были заляпаны грязью, отсырели и полы кафтана.
У дверей мечети сидел старик в поношенном халате, на голове у него был невысокий тюрбан из темной зеленой парчи. Дервиш молчал, только иной раз поднимал глаза на проходящих мимо и ненавязчиво просил милостыню. Нур-Али Ширин заглянул в запавшие глаза старика и догадался, что жить тому осталось недолго. У бедняги не оставалось даже сил, чтобы отряхнуть с худых плеч снег.
Эмир остановился, достал из-за пояса кошель с монетами и бросил под ноги нищему:
— Говорят, дервиши ближе всех смертных к Аллаху. Я тебя прошу передать Всевышнему, что наше ханство нуждается в его помощи.
Дервиш перевел взгляд на туго набитый кошель. Равнодушно, словно это было не состояние, которое могло скрасить остаток его жизни, а всего лишь несколько бросовых монет, дервиш взял кошелек в невесомую ладонь. Он покачал деньги на весу, словно прикидывал, сколько это может стоить, а потом аккуратно развязал бечеву и двумя пальцами извлек из нутра золотой кругляш.
— Спасибо за подарок, Нур-Али, но ты слишком много даешь за свою просьбу.
— За нее я могу дать еще больше, — мягко попытался возразить эмир.
Старик покачал головой:
— Боюсь, что скоро все ханство не будет стоить даже одной золотой монеты.
Нур-Али вытащил саблю и с размаху опустил ее на голову нищего.
Ханский дворец с трудом вмещал всех приглашенных. В просторных покоях собрались виднейшие карачи, в сопровождении большой свиты прибыл и мятежный арский эмир Япанча.
Казанские вельможи сидели друг возле друга и выделялись богато расшитыми одеждами. Мурзы дальних улусов заняли места ближе к двери. Япанча держался надменно, лишь иной раз слегка наклонял голову в знак приветствия. Он был богат. Его табуны — самые большие в ханстве, а землями он уступал только хану, да и то самую малость.
