— И ты иди сюда, — крикнула Амелия. — Я принесу тебе поесть, когда ее устрою.
Мистер Айдлман скорчил гримасу. Ему явно не хотелось заниматься тем, на что он не подписывался.
Через открытую дверь воздух наполнился городским гулом, и в облаке выхлопных газов солнце казалось тусклым и расплывчатым. Было слишком жарко, чтобы бежать, к тому же я так устала, что не убежала бы далеко. Я толком не ела и не спала много дней, и мысль о еде и месте, где можно присесть, лишила меня последних сил. Я знала, чем рискую, но все же поднялась по прохладной лестнице. Может быть, это решение, принятое от беспомощности, уничтожит все, что я успела отвоевать.
31
Жанна
21 августа 1914 года Инес Милхолланд постучала в дверь моей квартиры на 26-й улице. Я сидела в столовой, обмахиваясь газетой. Марго я отпустила на вечер, а девушка, которая у меня убирала и стряпала, ушла к мяснику, хотя я сказала ей, что с удовольствием поем холодного мяса с ледника.
Прислуги не было, так что я сама открыла дверь раскрасневшейся Инес. Она запыхалась, щеки у нее горели, а шляпа сползла набок, как будто она бежала до моих дверей. Мы никогда не встречались, но все же я сразу ее узнала. Я видела ее фотографии в «Журнале для женщин» и «Новостях суфражизма», а запах розовой воды только подтвердил мои подозрения. В жизни, со своими огромными карими глазами и алыми губами, она была еще прекраснее. Ее красота поражала, но только в первые мгновения, потом ты к ней привыкал. Впрочем, мне не было дела до ее внешности. Она прижимала руки к груди, многословно извинялась за то, что потревожила меня, и просила, чтобы я немедленно пошла с ней. Я сняла шляпу с крючка и вышла из дома, не задавая вопросов.
Инес шла слишком быстро, нервно размахивая руками, и люди расступались, чтобы нас пропустить. Я предположила, что эта спешка как-то связана с Эмори, хотя его мать, старая добрая Этта, не преминула мне сообщить, что он прекратил свои отношения с Инес.
Двумя неделями ранее Этта сидела в моей скромной гостиной и с высокомерием человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись, пыталась мне втолковать, что Эмори все еще любит меня, поэтому мне надлежит прекратить это издевательское поведение и вернуться к исполнению обязанностей жены. Я улыбнулась и налила ей еще чаю. У меня не было сил рассказывать, что эти обязанности стали для меня пустым звуком. Ландшафт моей жизни навсегда переменился. Мне нужна была простота, а уж этого мне ее сын дать не мог.
Появление Инес у моей двери могло показаться пугающим, но все же мне никак не могла прийти в голову настоящая причина, из-за которой я бежала вслед за ней по сухим раскаленным улицам. Я волновалась за Луэллу. Только утром я читала, что немцы бомбили один город в Бельгии и убили девятерых гражданских. Все говорили только о войне. Жорж заверил меня, что Луэлла в безопасности, и все же я продолжала читать о бомбах, которые сбрасывали на порты Ла-Манша. В Париже жила моя мать, которая тоже утверждала, что с ней все в порядке, несмотря на творившиеся в городе ужасы.
Я все еще обходила больницы и искала в них младшую дочь, но вынуждена со стыдом признаться, что с началом войны, да и просто по мере того как шло время, мысли об Эффи ушли куда-то в дальний угол сознания, и я перестала верить, что она найдется.
Когда я вошла в дом Инес и поднялась по лестнице туда, где лежала спиной ко мне девочка с рассыпавшимися по подушке темными волосами, я ничего не поняла.
Я вопросительно посмотрела на Инес, которая, сцепив руки, стояла у стены, резко выделяясь на фоне лимонно-желтых обоев. Вдруг в дверь позвонили.
— Это, должно быть, врач, — воскликнула она и выбежала.
— Очень уж она дергается.
Я испуганно повернулась и увидела в кресле другую девочку, смотревшую на меня водянистыми голубыми глазами. Я предположила, что она имеет в виду Инес, которая мгновение спустя ворвалась в комнату в сопровождении дородного господина в черном пиджаке… Он поставил на тумбочку кожаный саквояж, открыл его и достал стетоскоп.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
От вида стетоскопа у меня перехватило дыхание, как бывало всякий раз, когда я стояла рядом с Эффи и врач прижимал этот прибор к ее груди. Взгляд мой метнулся к кровати. Тощее плечико не могло принадлежать моей дочери. Инес не знала ее. Она, должно быть, ошиблась. Врач перевернул девочку на спину и стал расстегивать пуговицы.
На какое-то мгновение я застыла. Повисла тишина, а потом я услышала собственный крик и бросилась к кровати. Глаза Эффи были закрыты, лицо смертельно побледнело. Мне показалось, что она не дышит, но затем я увидела, что ее грудь приподнимается. Она то ли кашлянула, то ли вскрикнула. Я взяла ее за руку, теплую, мягкую и хрупкую, как птичье крылышко. Я не могла поверить, что это она. После всех поисков, ожидания, после того как я уверилась, что она мертва, она вдруг появилась!
Врач молча склонил голову набок, поднял взгляд к потолку, прослушивая ее сердце. Я держалась за Эффи, не отдавая ему ее руку. Он исследовал деформированные ногти на другой руке. Потом он откинул одеяло, задрал ее грязную юбку — и, вскрикнув, я рухнула на колени. Живот Эффи раздулся, ноги распухли, стали бесцветными.
Врач свел брови и вынул из ушей стетоскоп.
— Вы ее мать? — отрывисто и зло спросил он.
Я кивнула, не в силах говорить, не в силах даже дышать.
— Сколько времени она в таком состоянии?
Стены будто бы сжимались вокруг меня.
— Ей уже несколько дней было нехорошо, но совсем плохо стало вчера, — услышала я.
Незнакомая девочка встала и подошла к окну. На носу у нее рыжела россыпь веснушек, а грубо обрезанные светлые волосы торчали в разные стороны.
Врач опустил юбку Эффи и прикрыл ее простыней. Посмотрел на Инес, стоявшую в дверях:
— Я не знаю, что вы здесь устроили, и знать не хочу. — Он перевел взгляд на меня. — Отеки возникли из-за накопления мочевой кислоты. Если это продолжится, она впадет в кому, у нее откажут почки, и она не проживет и недели.
У меня скрутило желудок. Я прижала ладонь дочери ко лбу и закрыла глаза. Я не могла потерять Эффи так быстро, я только что нашла ее! Господь не может быть так жесток!
— Она говорила, что ей давали ртуть или что-то вроде этого. Может быть, это снова поможет, — сказала девочка. Она стояла у открытого окна, по обеим сторонам от нее трепетали занавески.
— Кто давал? — Врач взглянул на нее, бросил стетоскоп в саквояж и закрыл его с громким щелчком. — Впрочем, неважно. Ртуть может убрать отек, но у нее неприятные побочные эффекты, а почки откажут так или иначе. Ртуть просто дала ей немного времени. И я не уверен, что оно того стоило.
Я коснулась лба дочери. Эффи не двигалась. Она казалась такой хрупкой и маленькой, а ладонь ее была безжизненной, как сухой лист. Я вспомнила ее младенцем, вспомнила ее изящные ножки и крошечные ладошки, мягкую, нежную головку. Я всегда готовилась к ее смерти. После ее Исчезновения я уверилась, что она мертва. Сотни раз я воображала, как это произойдет. И все это лишь для того, чтобы понять, что я вовсе не готова к этому. Я чувствовала себя выпотрошенной, вывернутой наизнанку.
— Можно попробовать наперстянку, — сказал врач. — У меня в кабинете есть немного. Она уберет отек, но у нее нет побочных эффектов ртути. Это не лекарство, но она поможет. Попробовать?
Я не могла оторвать взгляда от Эффи и с большим трудом разбирала слова врача. Я встала.
— Все, что вы сочтете нужным, — сумела сказать я.
Но он меня уже не слушал. Он смотрел на девочку у окна, и его бесстрастное лицо вдруг приняло удивленное выражение.
— Я тебя знаю, — сказал он, потом раскрыл рот и снова закрыл.
Она нагло посмотрела на него, прищурилась. Я видела, как ее рука ползла по оконной раме.
— Вы ошиблись. — Она убрала волосы с глаз и гордо подняла голову, бесстрашно глядя на него.
Врач выглядел так, будто она его ударила.
