– Куай-ван любит все оттенки лаванды, уважьте его, Тьян Ню. Наш мудрый ван большой эстет и умеет ценить женскую красоту.
Сказано это было столь двусмысленным тоном, что спины у коленопреклоненных служанок задрожали от сдерживаемого смеха.
– Что он такого смешного сказал? – спросила Таня у девушек, когда дядюшка ушел.
И тут на нее вывалили всю историю воцарения Куай-вана в мельчайших подробностях. Последний потомок некогда могучих ванов Чу прозябал в горной деревне, пока его не нашел Сян Лян. Совершенно дикого парня отмыли, нарядили, накормили и даже приучили говорить в нужном месте правильные слова. Но бедолага слишком долго пас чужих овец в полном одиночестве и навсегда попутал их с женщинами.
– В овчарню его пускать запрещено, – хихикала девчонка, унизывая Танины запястья браслетами. – А уж чему наложниц учат… стыдно даже подумать…
– Замечательно. А я должна развлекать овцелюба, – вздохнула Татьяна.
Макушку ей увенчали какой-то сложной штуковиной, состоящей из серебряных цветочков и жемчужинок, из которой со всех сторон на плечи опускались висюльки, и при малейшем движении все сооружение шелестело и звенело, как будто дождь барабанил по жестяному отливу на окне. Не иначе Сян Лян специально его надеть приказал, чтобы будущая уважаемая невестка не подслушала лишнего. Хотя Таня и не стала бы. Ничего ровным счетом интересного. Поток взаимной лести, настолько неприкрытой, наглой и приторной, что челюсти сводило, прерывался только безудержной похвальбой или же страшными угрозами в адрес врагов.
Однако остальной наряд пришелся Тане по душе. Нижнее платье-цюнь цвета глицинии отлично сочеталось с более темного оттенка узорами на шэньи и контрастной лиловой каймой на полах и рукавах. Чего у дядюшки Сян Ляна было не отнять, так это художественного вкуса и тонкого чувства стиля. Даже на европейский взгляд старый вельможа одевался изысканно, словно всю жизнь только тем и занимался, что перед зеркалом крутился. Но и пакостил он тоже высокохудожественно. Усадив гостью за отдельный низенький столик между собой и генералом и прямо перед Куай-ваном, Сян Лян сделал так, что Татьяна глазами повести в сторону не смела без его ведома. Оставалось лишь есть и глазеть на упитанного молодого человека в парчовом халате и причудливом головном уборе. Небесная дева потрясла его овцеводческое воображение, и после пира ван был твердо намерен попробовать на ощупь ее волосы. О чем он прямо так и заявил: мол, хочет узнать, мягче ли они ягнячьей шерстки. Таня закатила глаза, генерал Сян Юн громко поперхнулся вином, остальные гости принялись ржать как кони, а дядюшка залебезил так, словно и в самом деле боялся Куай-вана.
– Вы смутили нашу прекрасную гостью, очень смутили. Вы такой шутник, повелитель. Ха-ха-ха! Какое милое сравнение! Правда же, гости дорогие?
Через час Татьяну уже тошнило от древнекитайского застолья.
– Вам положить еще свининки? – вопрошал абсолютно трезвый Сян Лян и, не дожидаясь ответа, приказывал принести добавки для небесной девы. Вино подливали всем присутствующим без остановки. И действо чем дальше, тем больше напоминало пьяный купеческий загул в дорогом ресторане, когда все перекрикивают друг друга, без удержу хвастаются и мелют языками что ни попадя. Только без драки и битья посуды, а так – один в один.
– Вы нехорошо себя чувствуете? – вдруг спросил Сян Юн, который вроде и пил за пятерых, но оставался трезв.
– Почему вы так решили, генерал?
Таня и вправду ощущала легкую тошноту, списывая ее на общее впечатление от всего пира. Свинина, дичь и овощи тяжелым грузом лежали в желудке, из-за непривычной позы ныла спина, а от запаха благовоний у девушки кружилась голова.
– Вы бледнее обычного, Тьян Ню. Совсем как зимняя луна – холодная и далекая.
– Я в полном порядке, генерал, – соврала Таня.
Забота и внимание обязательно польстили бы девушке, если бы не исходили от Сян Юна. Его Татьяна не собиралась прощать – ни сейчас, ни впредь. А меж тем генерал вел себя идеально – не докучал визитами, не приставал и перестал наконец-то заваливать подарками подозрительного происхождения. Сначала Таня решила, будто он слишком занят, а может, даже и охладел к нареченной, но одна из служанок проговорилась. Дескать, посреди ночи Сян Юн приходит в шатер и подолгу смотрит на спящую девушку. Задумчиво так, словно пытается вспомнить что-то важное. Потом хмурится и уходит. Кому такое понравится?
Когда все гости окончательно перепились, а Куай-ван уснул лицом в фазане, дядюшка Лян сделал знак прислужницам, и те немедленно увели Таню к себе. К этому моменту она уже едва на ногах держалась от непонятно откуда взявшейся усталости и ломоты во всем теле. Сначала девушка решила, что это из-за сильно затянутого на талии парчового кушака. Но когда служанки его размотали, легче не стало. Напротив, в правом подвздошье разрастался пульсирующий комок боли.
Таня немедленно забралась под одеяло, свернулась клубочком и постаралась не шевелиться, в надежде, что боль постепенно уйдет.
– Надо заснуть, надо скорее заснуть, – шептала девушка, запретив себе даже думать о происходящем. – Все пройдет. К утру все точно пройдет.
Таня вертелась с боку на бок, пытаясь найти удобную позу, но с каждой минутой ей становилось все хуже и хуже. Боль, словно стенобитное орудие в ворота крепости, била по нервам, она рвалась сквозь стиснутые зубы наружу, если не криком, то мучительным сдавленным стоном.
В какой-то момент девушка провалилась в забытье, а потому не услышала, как в шатер кто-то вошел.
– Что? Что с вами?
Это Сян Юн склонился над постелью, тревожно вглядываясь в лицо небесной девы.
– Мне… – Татьяна хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. – Мне так… больно…
И тогда он рывком сорвал с нее одеяло, а увидев скрюченное тело и поджатые к животу ноги, заорал на весь лагерь, поднимая на ноги всех, у кого имелись уши:
– Стража! Лекаря сюда! Огня!
Завизжали очумелые спросонок служанки, затем в шатер ворвались стражники с факелами, а еще через миг загудел тревожный барабан, словно на ставку Чу напали враги.
– Не… надо…
Но генерал никого не слушал и ничего не слышал. Он бесновался и жаждал крови, раздавая тумаки всем, кто под руку подвернется.
– Никого из лагеря не выпускать! Задержать отравителя! Взять под стражу поваров!
– О боже… перестаньте…
Каждое слово давалось Тане с величайшим трудом, и тогда она просто дернула мужчину за подол халата.
– Сян Юн… Юн… пожалуйста… Юн…
Через миг генерал уже стоял рядом на коленях, сжимая в ладонях ее мокрое от пота лицо.
– Кто это сделал? Кто отравил тебя? Когда? На пиру или потом?
Таня видела саму себя, отражающуюся в его черных, расширенных до предела зрачках: смертельно бледную, с темными кругами вокруг глаз, пересохшими губами, едва дышащую. Что еще мог подумать бешеный чусец? Только про яд.
– Меня не отравили, – простонала она. – Правда. Мне плохо. Я больна. Но не от яда. Я знаю.
И обмякла безвольной безжизненной куклой в его руках, напугав до истошного вопля:
– Тьян Ню! Лекаря! Тьян Ню! Где этот сучий пес?
– Я здесь, мой господин, я уже здесь, – пропищал Янь Цюньпин, с горем пополам пробившийся через галдящую толпу зрителей. – Дайте мне осмотреть госпожу небесную деву.
Он цапнул прохладной лапкой левое запястье Тани и принялся считать пульс. За правое ее крепко держал генерал.
– У меня… – начала было она.
– Тише, тише, моя Тьян Ню, – прошептал Сян Юн. – Я сделаю все, чтобы тебя спасти.
«Ага! Сейчас ты начнешь казнить всех без разбору, – испугалась Татьяна. – Вот только от приступа аппендицита массовые казни ничуть не помогают».
– Скажите всем, чтобы вышли, мой господин, – потребовал лекарь. – Приличия надобно соблюдать.
– Все вон! – гаркнул генерал, но в последний момент вернул одну из выползающих на четвереньках служанок. – Ты! Останешься. И попробуй потом только рот раскрыть.
Янь Цюньпин исследовал пульс еще в нескольких важных точках тела, деликатно попросил разрешения прикоснуться к животу и показать, где болит сильнее всего.
– Она говорит, что это не яд, – встрял нетерпеливый Сян Юн.
– Так и есть, мой благородный господин, – согласился врач и пошел нести какую-то тарабарщину про ритм и частоту пульса, а также про нарушения потоков энергии ци и прочую азиатскую чепуху.
К счастью, боль немного ослабла, и девушка решительно встряла в ученый монолог.
– У меня есть… одна человеческая болезнь, – прошептала она, пытаясь одновременно и правду сказать, и не испортить версию о своем небесном происхождении. – В прошлый раз… когда я была на земле… такое уже случалось. Тогда я выздоровела.
