Работали утром до 12 часов; потом следовал обед. Ученики собирали на стол, резали хлеб, клали ложки. Из кухни в больших деревянных мисках приносили еду. Ели из общей миски тем же порядком, что и в семейном быту, — сперва все по очереди, начиная со старших по положению, хлебали жижу, поочередно зачерпывая ложками, потом, по сигналу старшего мастера, который стучал ложкой по краю чашки или произносил команду «Таскай!» — начинали по старшинству вылавливать по кусочку мяса. Слишком жадному, выловившему сразу два кусочка, полагалось мокрой ложкой по лбу. Попадало и мальчишкам, норовившим зачерпнуть из миски прежде своей очереди.
«Работать наши ребята были молодцы, — вспоминал П. И. Богатырев, отец которого держал специфическое заведение — живодерню. — …Кормили мы их всегда прекрасно: говядина первого сорта — аж по горло, каша, по праздникам пироги, а во время больших работ за обедом и ужином выдавалось достаточно вина. Чай два раза в день, а в праздники — три»[262].
После обеда работали еще до четырех часов. Потом снова был чай — на сей раз за собственный счет (возвращались после «чая» сильно навеселе). Потом снова работали и нередко в это время пели или принимались рассказывать друг другу разные сказки и страшные истории, например, такую: «Какая женщина — ведьма, можно легко узнать: возьми в четверг на Страстной неделе борону и поставь в переулке, а сам иди в церковь, к Двенадцати Евангелиям. Как служба окончится, иди с зажженной свечой и сядь под борону, и сколько их есть в деревне, все одна за другой пройдут мимо бороны.
У нас один парень делал в деревне эту самую штуку. И как засел под борону, видит — несутся они, окаянная сила, будто вихрем их гонит. Целых пять ведьм прошли, а на него не глядят. И увидел он промежду них свою тетку родную.
— Ежели бы, говорит, кто сказал мне: „твоя тетка ведьма“, — в жизни не поверил бы, а тут своими глазами увидел.
Только парень сплоховал. Ему надо бы помалкивать, а он разблаговестил по всей деревне. А раз по пьяному делу поругался с теткой и говорит:
— Ты, чертова кума, порчу на людей да на коров напускаешь. — И рассказал, как ее видел из-под бороны.
Она и говорит ему:
— Ну, племянничек, ты это попомни, а я не забуду.
И вскорости после этого захирел паренек.
— Чую, говорит, кто-то по ночам кровь сосет из меня, а проснуться не могу…»[263] Ну, и так далее.
Часов в 10–11 после ужина ложились спать — в том же помещении, где работали. Постель у каждого должна была быть своя: какая-нибудь подстилка вроде войлока, замызганное одеяло без пододеяльника и подушка в ситцевой наволочке, которую, как правило, не стирали годами. Узел с постелью каждый работник хранил где-нибудь в углу — под портняжным катком, под верстаком и т. п. Укладывались на полу или на рабочем столе, в зависимости от внутренней иерархии старшинства. На ночь не раздевались — снимали только сапоги и верхнюю одежду.
В воскресенья и обычные праздники отдыхали: зажигали лампадки перед иконами, поутру ходили в церковь, потом отправлялись «к куме» или в любимый трактир или кабак и возвращались поздно вечером сильно пьяные и нередко битые. По большим праздникам ходили на гулянья (мальчишкам хозяин выдавал по 15 копеек «на пряники»), иногда заглядывали в балаганы, а потом снова в трактир, а порой сперва в трактир — и до самого гулянья так и не добирались.
После Пасхи рабочие дни сокращались — полагалось «шабашить» с сумерками, а в начале осени — сразу после наступления темноты. Высвободившиеся часы, как правило, тоже проводили в трактире. «Только <сам> рабочий человек может объяснить вам, почему он <…> так скотски напивается в минуты отдыха, — писал Г. И. Успенский. — …Заливание через край известного напитка совершается большею частью вовсе не с горя… неразвитому, неученому рабочему некуда деть своего отдыха. После трудов, по большей части слишком однообразных, утомленные нервы… неизбежно, настойчиво жаждут приятного»[264].
За пьянство, склонность к скандалам и пьяным дракам мастеровых (равно как и фабричных) в Москве не любили и при всяком слухе о скандале говорили: «Чего же другого и ждать от мастеровщины?»
Четырежды в год — перед Пасхой, Рождеством, Масленицей и Петровым днем — производился расчет за работу: хозяин вычитал из жалованья мастеров дни прогулов и взятые авансом деньги («чайные» и «банные» пятачки и «опохмелка» съедали обычно большую часть заработка) и долго торговался из-за остававшихся сумм. Если мастер был хороший и хозяину не хотелось его лишаться, то ему выдавалось не только заработанное, но и довольно приличный аванс — рублей 15–20, ну а «середнячкам» после долгого упрашивания удавалось разжиться 6–7 рублями. Особенно важно это было в Петров день, поскольку в летнее время практически все мастера разъезжались по домам, чтобы помочь родным в летних сельских работах, и возвращались только в августе. Само собой, ехать в деревню без гостинцев было не принято.
Жены и дети у мастеров оставались в деревне. Изредка жены (особенно молодые) приезжали в город проведать своих, но чаще супружеские свидания происходили во время летних визитов мужей, а в остальное время связь с деревней поддерживалась редкими письмами и еще более редкими денежными переводами. Во многих мастерских, особенно если мастера были из недальних мест, деревенские каникулы устраивались по нескольку раз в году. К примеру, большинство портных ездили домой к Рождеству — на три недели, а вернувшись, работали до Масленой. Масленичные каникулы длились неделю, после чего работали до конца мая и снова отправлялись в деревню, где оставались до Покрова. Каждый приезд отмечался «сглаживанием половинки», то есть выпивкой полубутылки (или двух) с закуской: жареной колбасой, рубцом или печенкой, а потом это «покрывали лачком», то есть пивом, к которому закуской был моченый горох.
Частое и вынужденное холостячество городских мастеров заставляло искать утех на стороне, и редкий из них не имел в городе постоянной «сударки» или «кумы» — какой-нибудь вдовы или даже мужней жены, живущей врозь с мужем и работающей в женской мастерской или прислугой.
В середине сентября — чаще всего 8 сентября (ст. ст.) — в праздник Рождества Богородицы (хотя могли быть и другие числа) — в мастерских происходили «засидки» — то есть праздник начала рабочего года. К этому дню доставали и поправляли убираемые на лето лампы — мыли их, заправляли, меняли треснувшие стекла. В день засидок одевались по-праздничному, мазали волосы маслом и днем ходили в церковь. Вечером зажигали лампу и ждали выхода хозяина. Из «хозяйской» выносили угощение: колбасу, хлеб, селедку, нарезанный ломтями арбуз, яблоки, непременно огромную четвертную бутыль водки. Выходил принаряженный хозяин, становился перед иконой, возле которой по этому случаю возжигали лампадку, и громко читал молитву. Все истово крестились. Потом хозяин мог обратиться к мастерам с речью, благодаря за работу и желая дальнейших успехов — себе на пользу и хозяину не в убыток, и раздавал небольшую денежную «награду» — обычно по 30–40 копеек мастеру и по пятачку на ученика, затем наливал себе водки, выпивал ее и приглашал мастеров угощаться. Все, включая детей, тоже выпивали по стакану. Посидев немного с работниками, хозяин уходил к себе: у него в этот день обычно бывали гости.
Мастера распивали четвертную и уходили добавлять в трактир. Ученики доедали угощение, прибирались и усаживались играть в карты.
Пьянство после «засидок» могло продолжаться до трех-четырех дней, и за это время мастера чаще всего основательно пропивались. Ученики только и успевали бегать к закладчикам, которые принимали любые предметы одежды и обуви и охотно выдавали вместо них небольшие денежные суммы с придачей «сменки». Принесут, к примеру, сапоги — закладчик выдаст рубль и другие сапоги, похуже. В конце загульных дней мастер вполне мог остаться в затрапезном халате чуть не на голое тело и в опорках на ногах.
В целом быт в мастерских был неказистый. И. Е. Забелин описывал житье одного сапожника, у которого снимал угол: «Он жил на Солянке, в доме Терского в переулке в гору на Покровку, в нижнем этаже со сводами. И сам он очень теснился, занимая с женой очень небольшое помещение за стеклянной перегородкой от большой рабочей комнаты, в которой жили человек 8 рабочих, в том числе 4 мальчика…. Здесь я узнал, что такое ремесленный быт. Узнал шпандырь, липку и прочие принадлежности работ, полную зависимость несчастного хозяина от мастеров, которые пьянствовали, заказы не исполняли, ругались как ни есть хуже. При этом грязь, духота от кожи и махорки. Иногда веселые песни и благодушное расположение нравов и поведения… Стол был очень простой — щи да каша, что ели и рабочие, и хозяева. Каша была несменяема, а хлеба разнообразились. По воскресеньям жареный картофель или пироги… Рабочие или пели, или ругались, наказывали учеников, или галдели так ни о чем, или хозяин кричал с ними, иногда брань хозяина с хозяйкой»[265].
