Сомневаться не стоило — губы опухшие, тело обнажено. Я никогда не сплю без пижамы или ночной рубашки, не кусаю губы ни от досады, ни во сне, к тому же горело все тело, и в нем чувствовалась такая сладкая истома, что ошибиться невозможно.
Тихо муркнув от удовольствия, я сладко потянулась. Нет, викинги явно не дураки со своими мухоморами…
На часах половина восьмого. Ни о какой пробежке не может быть и речи, бегать после такой ночи просто преступление. Но где Ларс? Я точно помню, что заснула в его объятьях, удивляясь самой себе — вообще-то терпеть не могу, когда меня во что-то утыкают лицом, начинаю задыхаться, а тут лежала, уткнувшись носом в грудь Ларса, и ничего мне не мешало. Его рука по-хозяйски обняла меня, вторая покоилась под моей головой, а ровное дыхание слегка касалось волос. Ммм… как замечательно!
Хочу продолжения!
Нет, пожалуй, прямо сейчас продолжения не хочу, а вот подтверждения того, что оно будет, очень.
Кажется, будет, по коридору шаги, это Ларс.
Это действительно он, но не с широкой улыбкой, а озабоченный. Плотно прикрыл дверь и присел возле кровати на корточки:
— Линн, мне нужно с тобой поговорить.
Ничего себе продолжение ночных безумств! Я натянула одеяло до подбородка, поскольку лежала голышом. В стальных глазах мелькнула тревога. Он взъерошил рукой мокрые после душа волосы. Теперь тревожно стало и мне. Что-то случилось?
— Я вчера поступил с тобой бесчестно, напоил настойкой мухомора и просто воспользовался твоим состоянием…
У меня перехватило горло:
— Ты… жалеешь об этом?
— О том, что воспользовался? Да.
Все ухнуло вниз. Вот так, над тобой просто посмеялись, напоили, трахнули и посмотрели, как будешь при этом вопить от восторга. Продолжения ей хотелось…
Какого черта?! К чему эта его честность: сначала поднять в небеса, показать райские кущи, а потом вздыхать от сожаления, что я предварительно не дала подписку, что согласна их посмотреть? Это садизм высшего порядка.
Но он действительно озабочен, как бы ненормально это не выглядело после ночного безумства:
— Я предпочел бы, чтобы ты все делала в сознании, чтобы понимала, что происходит, и наутро помнила об этом.
— Я помню.
— Ты хочешь сказать…
— Да, в сознании я делала бы то же.
Ларс наклонился к моему лицу, глаза впились в мои.
— Мухоморы ни при чем?
— Настойка подействовала, но… я не против.
Проклятая способность краснеть, как вареный рак! В стальных глазах в ответ появились лукавые чертики:
— И ты… могла бы повторить?
— Да.
Да хоть сейчас! Нет, пожалуй, сейчас не смогла бы, я переполнена ночными ощущениями настолько, что боюсь их расплескать любым неосторожным движением. Хочется попросить, чтобы пока не трогал меня, я должна впитать все эти ощущения, поверить в то, что они не видение, не сон, осознать, что повторение возможно… ну, хотя бы теоретически.
Но если бы он поцеловал меня, я рискнула бы, даже опасаясь умереть от счастья.
Ларс целовать не стал, только отвел прядку волос с моего лба. Кажется, у него свалился с души огромнейший камень.
— Обещаешь? Наступит момент, когда я припомню тебе эти слова.
— Да.
— Ладно, сегодня поленись, так и быть, не буду выгонять на мороз…
Он со смехом закрыл за собой дверь. Я снова сладко потянулась. Лично мне больше нравилось, когда верх над Ларсом-аристократом брал Ларс-хулиган.
Спать не стала, отправилась в душ и долго стояла под струями, то поглаживая себя там, где ночью побывали руки Ларса, то просто прислонясь к стенке, наслаждаясь прикосновениями упругих водяных струй…
Вышла из душа нескоро. Вытираться полностью не стала, только промокнула волосы, завернулась в большое полотенце и… Напротив двери в ванную стоял Ларс и, чуть склонив голову к плечу, разглядывал меня. Ойкнув, я попыталась ретироваться, чтобы накинуть хотя бы халат, но нога Ларса закрыть дверь не позволила.
— Я думал, ты решила пробыть в душе до Рождества. Еще чуть и зашел бы сам. Иди сюда.
— Ларс, я… я сейчас оденусь!
— Вот еще! Мне, конечно, нравится тебя раздевать, но это вовсе не обязательно.
Его рука уже притянула меня вплотную, глаза заглянули в глаза.
— Я решил долго не ждать обещанного, чтобы у тебя не было времени передумать.
Даже если бы я намеревалась возразить, возможности не было, потому что мои губы оказались в плену его губ. Поцелуй, конечно, безумно хорош, но наблюдалось некоторое несоответствие: я всего лишь обмотана полотенцем, и достаточно неловкого движения, чтобы оно упало, а он в джинсах и рубашке, пусть даже расстегнутой на груди.
Ларс видно подумал о том же.
— Линн, черт, что у тебя были за учителя?! Тебе не приходит в голову раздеть меня?
Он угадал мое желание, но сдаваться я не собиралась, расстегивая оставшиеся пуговицы рубашки, пробормотала:
— Никаких учителей…
— Тогда учись у меня. Смелей.
Ах, ты так?! Я, может, и не занималась раздеванием мужчин, но в кино такое видела. Забыв об опасности остаться голышом, я демонстративно медленно стащила с Ларса рубашку. Его уверенный вид куда-то подевался, даже зрачки расширились от волнения, а дыхание явно сбилось. Ага! Я тоже кое-что могу.
Мои руки пробежали по его торсу, задержались на квадратиках брюшного пресса, взялись за пуговицу джинсов.
— Линн…
Я поняла, что надо поторопиться, потому что и сама не способна играть дальше.
До постели мы не добрались, потому что к тому времени, когда я, наконец, справилась с молнией его джинсов, терпеть не по силам было уже обоим.
Никогда не могла понять, как можно заниматься сексом стоя, практически на весу. Это же страшно неудобно! Но теперь поняла, что с любимым человеком неудобно не бывает, о любых неудобствах забываешь, потому что все поглощает страсть.
О чем можно думать, если бешенный стук сердец заглушает все звуки, дыхание сбивается, одновременно становясь более глубоким и редким, кажется, остался только вдох без выдоха, вдох быстрый, словно последний в жизни. Наши ритмы, наше сердцебиение и дыхание сливаются, мы снова становимся единым целым, кажется, еще чуть, и я взлечу.
На сей раз я не кричала, но так впилась в плечо Ларса пальцами и даже зубами, что остался след. Но застонал он не от боли, вернее, от нее, но это была боль сладострастия.
Когда все кончилось, Ларс медленно опустил меня на ноги и некоторое время мы стояли, тяжело дыша, обессиленные, оглушенные собственной страстью.
Когда дыхание чуть выровнялось, я вдруг услышала короткий смешок;
— Скромница называется…
Меня захлестнула волна возмущения:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
