– Значит, не наркотик?
– Нет, нет… Вы можете дать мне его на один день, хочу показать коллегам в больнице? Похоже, это – новинка.
– Но только на один день, Марк. Мне срочно надо вернуть. Это приятель достал себе, попросил, чтоб я показал жене, она все-таки опытный провизор.
– Чем он болен, ваш приятель?
– Перенес инфаркт.
– Пусть с лечащим врачом тоже посоветуется, – заметил Костюкович. Препарат сильный…
Вернувшись к себе, Костюкович еще раз прочитал черновую копию своей объяснительной записки, исправил несколько фраз, сделав их пригодными для прокуратуры, открыл пишущую машинку и начал печатать. Через какое-то время вошла сестра.
– Я затеяла маленькую постирушку, дай мне твои грязные сорочки. Я воротники постираю вручную, – сказала она.
– Брось ты мучить руки, сунь в машину, ничего с этими сорочками не сделается… Возьми, они в правом шкафу, все на одной вешалке.
– Ты, конечно, крупный специалист прачечных наук, но не лезь в бабские дела… Что это? Где ты взял? – она указала на зеленый туб, стоявший на письменном столе.
– У Ефима Захаровича. Это западногерманский. Хочу показать ребятам в больнице.
– Чем он интересен?
– Посмотри, по сколько он миллиграммов! Такого я еще не встречал!.. Умеют немцы делать!
– Я видела на днях такой же у Погоса.
– Тоже достал? Ну, ему сам Бог велел, это, кажется, его хобби?
В другой комнате зазвонил телефон. Ирина вышла, затем крикнула оттуда:
– Марик, тебя! Нежный женский голосок, обрадуешься.
– Марк? Здравствуйте. Это Каширгова, – услышал он, взяв трубку.
– Вы же на курсах в Киеве, Сажи!
– Я приехала на субботу и воскресенье. Есть неотложные дела по дому… Тут, говорят, кое-какие новости появились за время моего отсутствия? Я позвонила коллеге из отделения, чтоб узнать, как там у них дела, а он мне и выложил: кража из архива, главный вызывал его и допрашивал о наших с вами отношениях. Что вообще произошло? Если вы свободны, подъезжайте ко мне, поговорим.
– Кое-что произошло. Но лучше, если мы встретимся где-нибудь в городе, – сказал он.
– Давайте тогда в сквере напротив агентства "Аэрофлота". Это мне удобней всего, близко от дома. Когда вы сможете?
– Минут через двадцать.
– Договорились, – она положила трубку.
Он обрадовался этому звонку, тому, что увидит Сажи, что сможет ей все рассказать и посоветоваться.
Сидя в сквере на скамье, он ждал ее появления из переулка, всматривался в его глубину. Ему хотелось увидеть ее еще издали и наблюдать, как она идет. Но Сажи появилась с другой стороны, неожиданно, и когда она возникла перед ним, Костюкович даже растерялся. Он подвинулся на скамье, как бы предлагая ей сесть.
– Здравствуйте, Марк. Так что произошло? – сразу спросила она.
Он подробно пересказал ей жалобу матери Зимина, разговор с главврачом, наконец, о вызове в прокуратуру.
– Значит, мы с вами любовники? Что же, вы человек интересный, вполне могли бы занять это место в моей жизни, как, надеюсь, и я была бы достойна занять это место в вашей, – усмехнулась Сажи. – Так что молва ни вас, ни меня не оскорбила. Что же касается остального, тут посерьезней… А вам не приходило в голову, что жалоба Зиминой в прокуратуру – это продолжение одного действа: сперва кража из архива, жалоба главному, наконец, в прокуратуру. Нарастающее давление, кто-то спешит поставить точку, добить кого-то из нас – вас или меня?
– Нет, Сажи, тут последовательность иная, я высчитал: сперва жалобы, обе, а уж затем кража. Но против кого все это – против вас или против меня? Или бьют так, чтоб по обеим мишеням?
– Сейчас мы на это не ответим, копаться, чтобы защититься по одиночке, тоже бессмысленно. Нужно у этого человека или у этих людей выбить козыри.
– Каким образом?
– Есть такая возможность, Марк. По просьбе кафедры я всегда даю им по одному блоку из каждого органа, когда интересный, необычный случай. Они там делают учебные стекла для студентов.
– А у вас в отделении знают об этом?
– Знает старшая лаборантка. Обычно я звоню на кафедру, и от них кто-нибудь приходит и забирает у нее. Но в этот раз я относила сама – шла на кафедру и захватила с собой. Так что если я заимею стекла, восстановить протокол вскрытия и патогистологический диагноз довольно просто. И никакого пробела в моем архиве не будет. Но сегодня суббота, завтра воскресенье и после полудня я улечу. Можно, конечно, попросить на кафедре у их заведующей лабораторией Зиночки, чтоб мне сделали срезы с моих же блоков, забрать эти кусочки к себе и у меня же окрасить, сделать стекла. Но, во-первых, опять же сегодня и завтра выходные дни, разве что только профессор Сивак там, еще кто-то из патологоанатомов да студенты; во-вторых, делать стекла у меня – рискованно: тот, кто совершил хищение из архива, полагаю, следит за дальнейшим развитием события в моем отделении, и сделать скрытно стекла у меня в лаборатории будет нелегко. Тут есть серьезный риск.
– Я попробую это провернуть на кафедре, – сказал Костюкович.
– Каким образом?
– Во-первых, у меня хорошие отношения с их заведующей лабораторией, поскольку я там довольно частый гость, и она знает, что я с профессором Сиваком над чем-то вместе работаем. Мне только нужно знать регистрационный номер стекол.
– Это я определю по журналу. Сегодня же вечером поеду в отделение. Ключи от архива у меня есть. Вечером вы будете дома?
– Да.
– Я вам позвоню и сообщу номер, – она поднялась первой. – Побегу, дел полно…
18
Работа над кандидатской шла медленно, свободного времени было мало, почти всего его съедала суетная жизнь больницы. Это тебе не аспирантура, где только и занят наукой – никаких больных, никаких дежурств. Кроме времени, требовалось еще много денег: частным образом добывать реактивы, платить лаборанткам из лаборатории Погосова, которые подрабатывали на диссертантах. С лаборантками Ирины Костюкович не связывался из этических соображений. Погосов, конечно, знал, что его сотрудницы делают "левые" работы, но по доброте душевной закрывал на это глаза…
Вот о чем думал Костюкович, идя на кафедру.
Сивак был у себя.
– Здравствуй, гость. С чем пришел?.. Садись, а я буду слушать и складывать бумажки. Улетаю в Харьков, оттуда в Одессу, оппонирую на защите докторских.
– У меня умер больной, – сказал Костюкович. – Очень интересный случай. Привезли в коме. Гемаррогический инсульт. Умер не приходя в сознание.
– Чем же он интересен?
– Ему шел всего двадцать первый год, спортсмен, пловец-профессионал; член сборной.
– Ты был на вскрытии?
– Да. Но стекол не видел. Их видела Каширгова, диагнозы наши совпали. Судя по ее словам, стекла представляют интерес. Для нас с вами во всяком случае.
– Интригуешь. Каширгова передала нам блоки, не знаешь?
– Передала. Я даже знаю регистрационный номер.
– Пойди к Зиночке, скажи, чтоб сделала стекла. Приеду, посмотрим вместе… А сейчас извини… Да, вот что: к моему приезду хорошо бы, чтоб ты повидал родных этого парня, выясни у них, чем болел в детстве, не был ли аллергиком, если да, то что вызывало аллергию. Затем: коль он состоял в команде такого уровня, у врача команды должны быть какие-то карточки медосмотров, профилактики. Постарайся посмотреть…
С этими наставлениями Костюкович вышел из профессорской.
Заведующей лабораторией Зиночке было пятьдесят четыре года. Как пришла она сюда двадцать пять лет назад Зиночкой, так и осталась для всех, даже аспирантов. По отчеству ее никто не звал.
Костюкович нашел ее в большой комнате, где на полках, на столах, на полу стояли банки, баночки, бутылки и огромные бутыли со всякими химикатами и растворами, а на стеллажах – от пола до потолка теснились регистрационные журналы за много десятилетий…
– Зиночка, я по просьбе профессора. К вам должны были поступить от Каширговой блоки номер 1282 для учебных пособий.
– Когда?
Он назвал дату. Она стала листать журнал.
– Есть. Зимин Юрий Павлович.
– Когда вы будете делать стекла?
– На этой неделе.
– Сделайте, пожалуйста, по одному лишнему срезу.
– Со всех блоков?
– Нет. Главное – почки, сердце, надпочечники, поджелудочная и мозг. Я зайду к концу недели.
– Позвоните сперва.
В пятницу к конце дня стекла были готовы. Тут же, на кафедре он пошел в учебную смотровую комнату, где висел экран для просмотра слайдов, а на столах стояло несколько микроскопов. Костюкович сел за крайний, включил подсвет, положил первое стекло с пятнышком среза на нем, подогнал окуляр по своему зрению. На стекле был срез с почки. Он сразу же увидел то, о чем ему по телефону говорила Каширгова, получив на третий день после вскрытия Зимина стекла из своей лаборатории. И сейчас, меняя стекла, просматривая некропсию за некропсией, поражаясь тому, что видел, Костюкович уже понимал причину инсульта, но гадал, что же произошло в организме всего за двадцать лет жизни здоровенного парня.
