даже ради спасения души он не смог бы объяснить, зачем ему так уж понадобился пустячный обрывок. И все же, нащупав во внутреннем кармане скомканный шарик, с облегчением вздохнул и, осторожно вынув, положил его на маленький столик возле своего кресла так бережно, словно то была редкая драгоценность. Несколько минут он сидел неподвижно, попыхивая трубкой и глядя на свою находку. Странное желание бросить записку в огонь и навсегда забыть о ней боролось со столь же странным желанием узнать, почему же озлобленная женщина с такой яростью отбросила от себя этот клочок бумаги. Как и следовало ожидать, победило именно любопытство, и все же, когда Солсбери в конце концов развернул записку, сделал он это почти против воли. Это был вырванный из дешевой школьной тетрадки самый обычный листок, к тому же изрядно грязный. Посреди страницы виднелись несколько строк, написанных неровным, каким-то судорожным почерком. Склонившись над листком, Солсбери впился в него глазами, затаил дыхание – и вдруг откинулся назад к спинке кресла, уставился в пустоту перед собой и рассмеялся так, что неудержимо громкие раскаты его хохота разбудили младенца на первом этаже и тот приветствовал этот припадок веселья ужасающими воплями. Солсбери продолжал хохотать, время от времени вновь поднося к глазам текст, показавшийся ему безумной чепухой:
К. отправился навестить своих французских друзей. Пойди к-баран-3, 1-ти. Раз по траве сырой, два с девчонкой молодой и третий раз вокруг майского дуба.
Скомкав листок, точно так же, как перед тем его скомкала разъяренная женщина, он уже собирался бросить его в огонь, но передумав, щелчком отправил в ящик стола и снова расхохотался. Все же эта бессмыслица раздражала его. Ему было обидно, ибо он предвкушал захватывающую тайну, а его обманули, словно человека, который купился на кричащий заголовок в колонке срочных новостей и не нашел там ничего, кроме рекламы и самых заурядных происшествий. Подойдя к окну, Солсбери постоял минуту, созерцая неторопливую утреннюю жизнь квартала: занятых мытьем окон неряшливых служанок в платьях из набивного ситца; мясника и торговца рыбой, совершающих привычный обход; изнывающих от безделья и дремоты владельцев мелких лавочек, праздно стоящих на пороге своих заведений. Вдали улица растворялась в синеве, казавшейся даже величественной, но в целом это зрелище угнетало и могло привлечь разве что усердного исследователя лондонской жизни, который нашел бы в нем нечто редкое и соответствующее его прихотливому вкусу. Солсбери сердито отвернулся от окна и уселся в кресло, обтянутое веселенькой зеленой материей с желтым позументом, красу и гордость съемной квартиры. В этом кресле он сосредоточился на обычном утреннем занятии – чтении романа о любви и спорте, язык которого предполагал соавторство конюха и воспитанницы пансиона. В обычный день роман развлекал бы Солсбери вплоть до обеда, но сегодня он то поднимался с кресла, то вновь усаживался, то брался за книгу, то откладывал ее, – и так до тех пор, пока наконец, обозлившись на самого себя, не принялся мысленно проклинать весь белый свет. Комок бумаги, подобранный под темным сводом арки, «застрял у него в мозгах», и как бы ни пытался отвлечься, он все время слышал свое бормотание: «Пойди к-баран-3, 1-ти. Раз по траве сырой, два с девчонкой молодой и третий раз вокруг майского дуба». Это превращалось в назойливую пытку, какой иногда становится нелепая песенка из кафешантана, когда ее все повторяют и распевают днем и ночью, и даже уличные мальчишки воспринимают как неиссякаемый источник развлечения на ближайшие шесть месяцев. Солсбери вышел на улицу и попытался ускользнуть от невидимого врага, смешавшись с толпой, растворившись в грохоте и суете оживленного движения, но вскоре заметил, что против воли замедляет шаги и сворачивает в пустынные проулки, по-прежнему тщетно ломая голову в поисках смысла этой явной бессмыслицы. Он почувствовал облегчение, когда наконец наступил четверг – день, в который он обещал навестить Дайсона. Даже пустая болтовня самозваного литератора казалась ему желанным развлечением по сравнению с непрестанно повторяющейся в голове фразой, этой головоломкой, от которой не было спасения. Обиталище Дайсона располагалось на одной из самых тихих улочек, ведущих от Стрэнда к реке, и когда Солсбери вошел с узкой лестничной площадки в комнату своего приятеля, то понял, что покойный дядюшка и впрямь проявил щедрость. Пол под ногами горел и переливался всеми красками Востока (как напыщенно объявил Дайсон, это был «Сон о заходе Солнца»). Свет фонарей и полусумрак лондонских улиц были скрыты от глаз изысканными занавесками, в которых поблескивали нити золота. В буфете из мореного дуба стоял старинный фарфоровый сервиз, по всей видимости, французский, а черно-белые гравюры на рисовой японской бумаге были куплены явно не в общедоступном магазине на Бонд-стрит или Хеймаркете. Солсбери сел на кушетку у камина и, вдыхая смешанный аромат табака и благовоний, втихомолку подивился этой роскоши, так не похожей на зеленую обивку, олеографии и зеркало в позолоченной раме, украшавшие его собственную квартиру.
– Хорошо, что вы пришли, – сказал Дайсон. – Уютная комнатушка, не правда ли? Что-то вы плохо выглядите, Солсбери. Что-нибудь случилось?
– Ничего страшного. Просто все эти дни я ломаю себе голову над одной загадкой. У меня случилось нечто… э-э-э… нечто вроде приключения в тот самый день, когда мы с вами повстречались, и теперь я никак не могу от всего этого отделаться. Самое обидное – все это совершенная чепуха. Лучше я потом расскажу вам все по порядку. Вы ведь собирались закончить ту странную историю, которую начали тогда, в ресторане.
– Совершенно верно. Но вы, Солсбери, неисправимы. Вы остаетесь рабом «фактов» и по-прежнему считаете «странность», присущую этой истории, не чем иным, как моей выдумкой. Вы надеетесь, что на самом деле все окажется так же просто, как в рапорте полицейского. Ну что ж, раз уж я начал, придется продолжать. Но сперва мы выпьем, а вы раскурите свою трубку.
Дайсон подошел к дубовому буфету, извлек из его недр округлую бутылку и две позолоченные рюмки.
– Это бенедиктин, – объявил он. – Я полагаю, вы не откажетесь?
Солсбери не отказался, и несколько минут оба приятеля молча смаковали напиток. Затем каждый закурил свою трубку, и Дайсон приступил к рассказу.
– Постойте, – начал он, – мы, кажется, остановились на вердикте суда? Или нет, с этим мы уже покончили. Ага, вспомнил! Я уже говорил вам, что добился кое-какого успеха в частном расследовании, или исследовании, – как вам больше нравится. Я остановился на этом, верно?
– Верно. Точнее говоря, последнее слово, которое вы произнесли по этому поводу, было «однако».
– Именно так. После нашей встречи я еще раз обдумал всю эту историю
