- Не знаете, как зовут улицу?
Говард был вынужден признаться, что не знает. Молодой турок злобно прорычал что-то на своем языке, и Говард понял, что сейчас случится одна из английских извозчицких трагедий: клиент с таксистом наматывают круги, накручивая счетчик, а заканчивается все некрасиво - обруганного пассажира высаживают посреди улицы дальше прежнего от того места, куда хотел попасть.
- Там! Вон оно! Мы только что проскочили! - завопил Говард и, не дожидаясь, пока такси остановится, распахнул дверцу. Через минуту молодой турок и Говард расстались с прохладцей, которую отнюдь не растопили двадцать пенсов чаевых - именно столько нашлось в кармане у Говарда. В таких поездках, когда тебя отчаянно не понимают, остро ощущается тоска по дому, где тебя понимают всегда, в горе и в радости. Дом - это Кики. Он должен ее найти.
И опять парадная дверь Кипсов была приоткрыта, правда, по совершенно иной, чем в прошлый раз, причине. Прихожую с шахматным полом заполняли мрачные лица и черные костюмы. Говарда никто не заметил, кроме девушки с подносом: она подошла и предложила ему сандвичей. Он взял с яйцом и кресс-салатом и прошел в гостиную. Поминки были под стать похоронам: напряжение не спало, не развеялось. Никто не посмеивался, предаваясь теплым воспоминаниям или пересказывая сальный анекдот. Атмосфера была торжественная, как в церкви; некогда удивительная, полная жизни женщина, которую год назад, в этой самой комнате, видел Говард, теперь застывала в благочестивом желе приглушенных голосов и льстивых воспоминаний, пропитывалась маринадом совершенства. Говард слышал, как одна гостья сказала другой: «Она всегда думала о других и никогда о себе». Он взял с обеденного стола чей-то большой бокал вина и отошел к застекленным створчатым дверям. Оттуда открывался хороший обзор: гостиная, сад, кухня и прихожая. Кики нет. Детей тоже. И Эрскайна. Виднелась только половина туловища Майкла Кипса, который доставал из духовки большой поднос булочек с сосисками. Вдруг в комнату вошел Монти. Говард отвернулся и стал разглядывать огромное дерево в саду, под которым, хоть Говард о том не подозревал, лишился девственности его старший сын. Не зная, чем себя занять, Говард вышел на улицу, потихоньку прикрыв за собой дверь. Решив не углубляться в сад (там одинокая фигура вызвала бы еще больше подозрений), он свернул за угол в жидковатую аллею между домом Кипсов и соседними владениями. Там он остановился и, свернув тонкую самокрутку, закурил. От сочетания молодого, сладкого белого вина, горького воздуха и табака закружилась голова. Он прошел по аллее к боковому входу и сел на холодную ступеньку.
С этой точки взору открывалась загородная роскошь пяти соседских садов: узловатые ветви столетних деревьев, рифленые крыши сараев, зажиточный янтарный свет галогеновых лампочек. Тишина. Словно плачущий ребенок, скулит лисица; ни машин, ни людских голосов. Может, здесь он и его семья были бы счастливее? Из Англии, коснеющей в буржуазности, он убежал в Америку, которая, как он теперь явственно видел, давно уже насквозь обуржуазилась. В отместку за провалившуюся попытку побега он превратил жизнь близких в ад. Говард затушил окурок о гравий. Глубоко вдохнул, но сдержался. Он не как его отец, плакать не будет. Послышался звонок в дверь. Говард привстал, с надеждой прислушиваясь, не раздастся ли голос жены. Нет, не она. Должно быть, Кики с детьми приходили и уже ушли. Ему представилось, что его родные, отвергнутые и оскорбленные, подобно греческому хору, покинули сцену в тот самый момент, когда он на нее ступил. Отныне всю оставшуюся жизнь ему уготовано скитаться от дома к дому.
Он выпрямился и отворил дверь у себя за спиной. Перед ним оказалось что-то вроде кладовки, набитой приспособлениями для мытья, сушки, глажки и уборки. За ней открылся коридор; Говард взялся за перила и, глядя под ноги, стал подниматься по лестнице, шагая через ступеньку. На верхней площадке его встретили шесть одинаковых дверей, и ни одна не подавала признаков, что за ней скрывается ванная комната. Он наугад толкнул одну из них - очаровательная, чистая, словно в выставочном зале, спаленка нежилого вида. Два прикроватных столика. На каждом - книга. Грустное зрелище. Он закрыл эту дверь и взялся за соседнюю. Его взору предстала стена, расписанная под итальянскую фреску, с птицами, бабочками и вьющимися виноградными лозами. Столь прихотливое убранство годилось разве что для ванной, поэтому он уверенно распахнул дверь. На кровати в дальнем конце комнаты сверкнули босые женские пятки.
- Прошу прощения! - сказал Говард и захлопнул дверь с такой силой, что та, грохнув, отскочила обратно и ударилась о стену.
Выше пояса на Виктории была черная траурная одежда, но юбку до колен сменили крошечные спортивные шортики из зеленого вельвета с серебристой отделкой. Девушка плакала. При виде Говарда она удивленно подобрала ноги.
- Ни черта себе!
- Простите меня, ради бога, простите, - сказал Говард.
Чтобы достать до дверной ручки, пришлось зайти в комнату. При этом Говард старательно отводил глаза.
- Говард Белси ? - Виктория перевернулась и стала на колени.
- Да. Простите. Я сейчас закрою дверь и уйду.
- Подождите!
- Что?
- Ничего. Подождите.
- Я сейчас закрою…- Говард потянул было дверь на себя, но Виктория подскочила и схватилась за ручку с другой стороны.
- Вы уже здесь, так что входите, - сердито сказала она и захлопнула дверь ладонью.
Секунду они стояли совсем близко, потом она снова устроилась на кровати и посмотрела на него. Говард обеими руками сжимал свой бокал, не отрывая от него глаз.
- Я… сочувствую вашему горю, я… - глупо промямлил он.
- А?
Подняв голову, он увидел, как Виктория делает большой глоток красного вина из высокого бокала. Только теперь он обратил внимание на пустую бутылку рядом с ней.
- Мне нужно идти. Я искал…
- Послушайте, вы уже вошли. Садитесь. Мы ж не на лекции.
Она придвинулась к спинке кровати и, скрестив ноги, взялась за большие пальцы. Она была взвинчена или, как минимум, возбуждена, ерзала на месте. А Говард прирос к земле. Не мог пошевелиться.
- Я подумал, это ванная, - тихо-тихо сказал он.
- Что? Не слышу.
- Эти стены… Я решил, что это ванная.
- Понятно. А это будуар, - объяснила Виктория и небрежно, с насмешкой, обвела помещение грациозной рукой.
- Вижу, - сказал Говард, окидывая взглядом туалетный столик, овечью шкуру, шезлонг, покрытый тканью с принтами, которые, видимо, и послужили источником вдохновения для разрисовывавшего стены. Странная спальня для юной христианки.
- И поэтому, - твердо заключил он, - мне лучше уйти.
Виктория схватила большую меховую подушку и сердито запустила ею в Говарда. От толчка в плечо вино плеснуло ему на руку.
- Эй! Я, между прочим, в трауре, - сказала она с противной заокеанской гнусавостью, подмеченной Говардом еще раньше. - Уж присядьте, доктор, окружите меня пастырской заботой. А если вас это осчастливит, - тут она спрыгнула с кровати и на цыпочках пробежалась к двери, - я поверну замок, и никто нас не побеспокоит.
И на цыпочках прошмыгнула обратно.
- Так лучше?
Ну нет. Он повернулся, чтобы уйти.
- Пожалуйста. Мне нужно с кем-нибудь поговорить, - произнес позади него дрогнувший голос. - Здесь никого, кроме вас. Все молятся внизу. А вы здесь.
Говард собрался открыть замок. Виктория стукнула кулаком по покрывалу.
- Господи! Да не съем я вас! Я прошу вас помочь. Это ведь тоже часть вашей работы? Ладно, проехали. Ничего не было. Проваливайте.
Она зарыдала. Говард обернулся.
- Черт, черт, черт! До чего надоело плакать, - сказала Виктория сквозь слезы и сама над собой тихонько засмеялась. Говард подошел, медленно опустился в шезлонг напротив кровати. И испытал почти облегчение. В голове по-прежнему шумело от курева. Виктория вытерла слезы рукавами своей черной блузки.
- Вот облом. А поближе?
Говард покачал головой.
- Не слишком-то приветливо с вашей стороны.
- Я вообще неприветлив.
Виктория отхлебнула из бокала. Потрогала серебристые края зеленых шортиков.
- Я сейчас, наверное, вылитое чучело. Но дома я всегда хожу в удобной одежде. Не могу больше в этой юбке. Люблю, когда комфортно.
Она побарабанила пятками по матрасу и спросила.
- Ваша жена и дети тоже пришли?
- Я как раз их искал.
- А я думала, вы искали туалет, - Виктория, прищурив глаз, обличительно ткнула в него нетвердым пальцем.
- Его тоже.
- Хм.
Она снова повернулась, как на шарнирах, и плюхнулась на живот: ноги уперлись в спинку кровати, а голова очутилась недалеко от его колен. Рискованно поставив бокал на покрывало, девушка положила подбородок на руки. Изучающее всмотрелась Говарду в лицо и вдруг мягко улыбнулась, словно увидела нечто забавное. Говард следил за ее взглядом разбегающимися глазами, пытаясь их сфокусировать.
