Я не знал.
— Посмотри на меня, — сказал я. — Как это произошло?
Катарина уставилась на меня. Взгляд у нее был как заброшенный тоннель, пустой и гулкий. И тьма, заполнявшая его, вошла в меня.
У меня случалось такое с живыми людьми, но раньше я не задумывался о том, что у мертвых тоже бывают свои шрамы. Есть вещи, которые не оставляют тебя даже после того, как ты умрешь.
А еще с живыми людьми это никогда не было так, как будто ты плывешь среди темных волн, которые вздергивает вокруг тебя ветер. Захлебываешься, суматошно молотя руками, ловишь, ртом воздух пополам с соленой жидкостью, не зная, что у тебя на губах — морская вода или кровь. И тонешь во тьме, забывая о том, кто ты есть.
У него была машина «жигули», длинные белесые волосы и фотоаппарат со съемной вспышкой.
Он сказал, что это необходимо для искусства. Она же такая талантливая, такая раскованная девочка. Эта роль — главная роль в фильме! — просто создана для нее. Нужно только доказать это.
«Думай об этом, как о конфете», — сказал он, расстегивая ширинку и вываливая из нее что-то красное и пахнущее рыбой.
«Тебе понравилось? Тебе ведь понравилось, маленькая сладкая шлюшка?» — спросил он, когда все закончилось. Она точно знала, что останется здесь, в лесу за МКАДом, если ответит неправильно. Есть причина, по которой некоторые девочки, с которыми это происходит, никогда не возвращаются домой. Они говорят: «Я всем расскажу, я пойду в милицию, и ты пожалеешь об этом, сволочь». Если у тебя не вышло отбиться чуть раньше, ты не в том положении, чтобы угрожать. Это ты была легкомысленной и глупой. Это ты дала ему повод думать, что он может так обойтись с тобой. И это ты так хотела попасть в кино, что села к нему в машину одна и позволила отвезти тебя на пленэр. И кто виноват, что теперь ты — шлюха?
Вспомни, он ударил тебя только потом, когда ты не захотела раздвинуть ноги. А до этого ты сама… Ты же сама… Для искусства.
Она наверняка бы пережила кровь, текущую по ногам, но у него в багажнике была лопата. И теперь ей казалось совершенно естественным, что он прихватил ее на тестовые съемки. Мало ли, пригодится.
«Да, — сказала она. — Мне понравилось». Ей было тринадцать, и назавтра ей нужно было в школу. Она носила это в себе потом, как носят в ноге кусочек стекла, который так и не смогли обнаружить в травмпункте. Не больно. Ни хрена не больно обычно, только иногда простреливает от подъема ступни до бедра. И еще очень редко ты просыпаешься ночью, чувствуя, как он медленно поднимается вверх. Он ползет по кровеносным сосудам к сердцу, чтобы убить тебя.
Когда клыкастый монстр предложил ей возможность стать сильной и отомстить, ей уже было все равно, чем за это придется заплатить.
Она выследила его и пришла к нему ночью. Он был сильный. Найти его оказалось нетрудно, а войти к нему в дом — и того легче. Он открыл дверь, уверенный, что сам дал ей адрес.
Стариковская кровь была вялой и вонючей. Ее чуть не стошнило ею прямо на дырявый ковер. Она могла зачаровать его, чтобы он не боялся. Вместо этого она просто лишила его возможности двигаться и вцепилась в открытое горло. На дне его глаз дрожал страх — тонкая, блестящая пленочка.
Ей казалось, что, когда он умрет, она снова почувствует себя в безопасности, но этого не случилось.
Я пришел в себя под каталкой. У меня ломило виски и горло драло так, словно я умудрился где-то подцепить ангину, сам того не заметив.
Воздух выходил из меня с хрипами, пробулькивал через горло, но меня так и не вывернуло. В отличие от полковника успевшего выдернуть у меня свою руку и отойти к дальней стене. Он торопливо вытирал лицо бумажными салфетками.
Ничего, бывает и хуже. Во всяком случае, мы оба смогли увидеть, кто убил Катарину. Потом, когда продрались через шрам, с которым ей так и не удалось справиться, хотя она очень старалась. После обращения Катарина обрела власть и теперь могла не церемониться с теми, в ком можно было разглядеть тень того парня из «жигулей».
Именно это привело ее к смерти.
Впрочем, «увидеть» — это слишком мягкое слово. Правая ладонь полковника Цыбулина никак не могла отлипнуть от солнечного сплетения.
От той точки, куда Ник воткнул черный ритуальный кинжал. Это оказалось совсем не так больно, как думала Катарина.
Но когда она умерла — вот это оказалось по-настоящему плохо.
Катарина была немертвой лет восемь или около того. Совсем недолго, по вампирским меркам. Никто не предупреждал ее, что смерть может здорово отличаться от небытия. Некоторые уверены, что вампиры должны разбираться в смерти. Гораздо лучше нормальных людей, но это не так. Они знают способы оттянуть момент встречи с ней, но это не значит, что они хорошо с ней знакомы.
Она прошла по его следам до самых дверей квартиры и долго скользила вдоль защитного периметра, выискивая щель. Не думаю, что ей удалось бы что-нибудь сделать, даже если бы она проникла внутрь, но ненависть и желание отомстить заставили ее действовать. Мы теперь, наверное, даже карту могли бы нарисовать.
Похоже, мне сегодня было чем гордиться. Чего я до сих пор не понимал, так это того, зачем Нику кровосос понадобился. И это здорово меня беспокоило. Нет таких ритуалов, для проведения которых был бы нужен немертвый. Во всяком случае, я о таких ничего не слышал. Терпеть не могу сюрпризы.
— Возьмите салфетку, — бесцветным голосом сказал Цыбулин.
— Зачем?
— У вас кровь идет.
Я содрал перчатку и провел рукой по лицу. Так и знал. Всегда этот момент упускаю. Кровь капнула на казенный халат. Интересно, чем они их тут стирают, что желтоватых разводов не остается? У меня дома ни одной белой шмотки нет. И не потому, что мне цвет не нравится.
Пришлось запрокинуть голову, прижать салфетку к носу и так вставать. Неудобно, конечно, но прямо сейчас не я тут был главным страдальцем.
Вампирша лежала передо мной, запеленатая в черный мешок для трупов. Ее лицо было безучастным, глаза — сухими, грудь оставалась неподвижной. Зомби не способны выражать эмоции.
Но внутри себя она плакала так, как будто ее горе никогда не пройдет.
— Уходи, — сказал я. — У меня больше нет власти над тобой.
И она ушла.
Мешок сдулся. Я на мгновение задумался, как полковник Цыбулин будет объяснять пропажу тела из запертого помещения, но почти сразу оборвал себя. Не мое это дело. Своих проблем хватает.
Я знаю кое-кого, кто считает, что распределением новых жизней после смерти занимается специальное мудрое существо, оценивающее все наши поступки. Это было бы вполне логично, но на самом деле все обстоит немного иначе.
В тот момент, когда человек умирает, у него внутри словно щелкает потайной рычажок. Он встает в положение «по умолчанию». И тогда человек становится таким, каким его изначально задумал бог. Я не очень в него верю, но ничем другим этот эффект объяснить не могу.
Это длится не так долго — минут десять или около того, пока душа не нырнет в свою следующую историю, которая вылепит из него нечто совершенно иное. Некоторым эти десять минут кажутся вечностью.
Вечностью, проведенной в аду.
Я не сомневаюсь, что вы — именно вы, тот, кто читает эти строчки, — хороший человек.
Вы не пинаете маленьких собачек, не насилуете детей, не воруете еду у пенсионеров и не берете взятки. Вы никогда не напиваетесь так, чтобы потом не помнить, что делали, и не распахиваете полы своего пальто в троллейбусе, чтобы кто-нибудь увидел ваш член. Вы молодец и вообще никогда не совершаете действительно плохих поступков.
А теперь вообразите, что вы делали все это раньше, но только сейчас об этом вспомнили. Сейчас, когда вы — хороший человек.
Что-то вроде этого вы и почувствуете, когда вам придется, оценить прожитую вами жизнь с позиций совершенного существа. Никаких оправданий. Никаких уважительных причин. Никаких способов искупить свою вину.
Все уже сделано, и ничего нельзя исправить.
Каждый из нас рано или поздно умрет. И каждый из нас, сколь угодно циничный и равнодушный, однажды получит в свое распоряжение идеальную совесть, общаясь с которой проведет время до следующего рождения. Я не уверен, что это срабатывает. У меня нет ни одного доказательства того, что в каждой следующей жизни человек изо всех сил старается быть лучше, чем в предыдущей.
Но эту следующую жизнь он выбирает себе сам.
Обычно — неосознанно, потому что никаких сил нет сохранять сколько-нибудь приличное осознание, когда тебе так больно и так стыдно. Иногда этот выбор выглядит чертовски глупо и жестоко. Примерно в той же степени, что и — знаете, наверное? — «если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя».
А потом истеки кровью, занеси инфекцию и умри от заражения. Это все равно будет лучше, чем еще раз почувствовать себя чудовищем.
Мне остается только верить в то, что разработчик этой системы знал, что делал. Во всяком случае, все остальное у него вышло намного лучше, чем если бы этим занимался я.
