По полю запрыгали белые, прозрачные разрывы мин. Один заслонил бегущую санитарку. Тут же ветер унес пыль, но и темную фигуру девушки тоже словно унес. Ее не было.
— А-а! — донесся свирепый крик. И захлебнулся в реве нового артобстрела: береговики снова ставили свою непроницаемую огневую завесу.
Кольцов выскочил из воронки, словно его подтолкнули, спотыкаясь, припадая к земле, побежал туда, где только что была девушка. Его заносило то в одну, то в другую сторону, он терял направление, останавливался, оглядывался и снова бежал изо всех сил и все не мог добежать.
Наконец, увидел ее: бледное лицо, черные волосы, присыпанные землей, длинные, разметавшиеся. Краснофлотцы стояли над ней, сняв шапки и бескозырки, спокойно, как о чем-то обыденном, говорили меж собой, вспоминали свою санитарку, ее острый язычок, никому не дававший спуска, ее удивительное бесстрашие, ее ловкие руки, умевшие так быстро перевязывать, а то и сильные, когда надо было тащить раненого.
— Откуда она взялась? — спросил кто-то.
— Да вон… раненого тащила…
— Кто она? — спросил Кольцов, быстро и тяжело опускаясь на землю.
Наша Файка Шовкун.
— Откуда она?
Краснофлотцы молчали. Все они любили ее, но мало знали о ней. Знали только, что она из-под Харькова, что отец ее где-то на фронте, если жив, а мать погибла во время бомбежки, и что Файка мечтала после войны стать врачом. Вот и все. А куда сообщить о ее гибели, кому написать, этого не знал никто.
А она лежала, словно отдыхая, и Кольцову все казалось, — слушала их. На лице было такое выражение, будто и она сама крайне удивлена, что это ее убило, такую молодую и красивую, такую всем нужную…
II
Ночью выпал снег, забелил обтершиеся брустверы, вытоптанные тропы. Капитан Носенко набрал горсть снега, натер лицо, потянулся с удовольствием. Что-то необычное было в этом зимнем утре, но что именно, никак не мог определить. Та же пустынность передовой, тот же холодный ветер, что и вчера. И так же, как вчера, постукивали редкие винтовочные выстрелы.
«…Да, в штаб вызывают, вспомнил он. И возразил себе: — Ну и что? Каждый день вызывают. А не вызывают, так сам идешь».
Решил, что во всем виноват свежий снег. Что-то сдвинул в душе, что-то напомнил и породил безотчетно-восторженное настроение.
Он накинул шинель, подтянул ремень и побежал по еле заметной под снегом тропе, по привычке поглядывая на небо, сизое в ранних сумерках, затянутое плотной пеленой туч.
Возле штабной землянки с разбегу налетел на полковника Рыжи, начальника артиллерии армии.
— Ну вот, — засмеялся полковник, словно и не заметив оплошности капитана. На ловца и зверь бежит. Ты, помнится, просился на командную должность?
— Так точно, товарищ полковник.
— Нужен командир дивизиона в новую часть, только что прибывшую с Большой земли. Пойдешь?
— А какая система? — спросил Носенко, и сам испугался, что спросил. Надо было сначала ответить согласием, а потом уж спрашивать.
И снова полковник не заметил его оплошности, начал объяснять, что в дивизионе, который ему предстоит принять, одна батарея гаубичная на тракторной тяге и две пушечные, горнодивизионные образца 1938 года, что эти пушечные батареи тоже должны быть на механической тяге, но за неимением машин пока на конной.
— Так согласен или нет? — спросил полковник.
— Я мечтал о маневренных, быстроподвижных…
— Э, брат, мало ли кто о чем мечтал. Бери, что дают. Ну?…
— Согласен, вздохнул Носенко.
— Так не пойдет, так я лучше кому другому отдам.
— Конечно, согласен — испугался Носенко. — Я только хотел сказать, что мечтал…
— Мечтать будем после войны. А пока бери, что есть, И поторопись, немцы войска стягивают, вот-вот начнут.
— Да я хоть сейчас…
— Сейчас не надо. Сегодня сдавай дела, а вот завтра, семнадцатого декабря, отправляйся на новое место службы, приказ последует.
Вечером были проводы. Когда Рыжи позвонил и сообщил, что приказ подписан командармом, начальник штаба полка, все время жалеющий, что Носенко уходит, выставил несколько бутылок шампанского. Много было советов, наставлений. Бесцеремонно, словно так и надо в такую минуту, штабисты вспоминали хорошее и плохое, что каждый знал за Носенко. Он слушал всех восторженный и уверял, что еще с утра предчувствовал перемену в своей службе…
Когда уж совсем собрался идти спать, последний раз в своем родном полку, — прибежал старшина Потушаев, радостно возбужденный, словно это ему привалило счастье.
— Я говорил, что все получится. Помните, в степи еще разговаривали, когда машины искали? Всегда получается, когда чего добиваешься.
— И у тебя получится, — сказал Носенко, догадавшись, что старшина не только за него радуется, но авансом и за себя тоже. Ты, кажется, в разведку хотел?
— А куда еще?! Смерть как надоело тряпками заниматься. Два месяца в Крыму, а и не стрельнул ни разу.
— Получится…
Утром его разбудила канонада. Вскочил, не умываясь, побежал в штаб.
— Вот оно, — сказал начштаба, увидев его. — Ждали, ждали и дождались. Может, останешься по такому делу?
Что обо мне подумают, если останусь? Подумают — струсил?
Он разыскал часть, в которую получил назначение, только к полудню. Командир артполка обрадовался ему, как близкому родственнику. Но тут же и огорчил: второй дивизион, который предстояло принять Носенко, был совсем уж необычным. В одной батарее пять пушек, в другой — четыре, а в третьей две гаубицы. И еще раз огорчил командир артполка своего нового комдива, сказав, что не может в данный момент представить его дивизиону и что он сам должен идти туда.
— И поторопитесь, — добавил, — с минуты на минуту ожидается приказ о вводе в бой.
В сопровождении связного Носенко уже через час добрался до расположения дивизиона и сразу же собрал командиров и старшин. И первое, что сказал им, что это совещание в любую минуту может быть прервано, поскольку вот-вот поступит приказ о вводе дивизиона в бой. Затем он говорил об общей обстановке под Севастополем, о том, о чем говорит бы в его положении любой командир, что задача комбатов держать батареи в полной готовности, а задача старшин — в любой обстановке вовремя накормить личный состав и вообще, чтобы люди никогда не испытывали ни в чем недостатка.
Закончив эту свою недолгую беседу, радуясь, что удалось ее спокойно закончить, он собрался было идти по батареям знакомиться с людьми, но тут прибежал адъютант командира полка и срочно потребовал Носенко в штаб.
— Вот вам первая боевая задача, товарищ капитан, — сказал командир артполка, едва Носенко переступил порог штабной землянки. — Выдвинуться в район Камышлы и Бельбекской долины и поддержать огнем действия стрелкового полка, которому поручено закрыть прорыв противника в этом районе. К рекогносцировке и занятию огневых позиций приступить немедленно.
Вернувшись в расположение дивизиона, Носенко распорядился срочно выступить рекогносцировочной группе. Прошло полчаса, а группа все не выступала, все собиралась. Наблюдая за этой суетой, Носенко впервые с горечью подумал, что дивизион может не справиться с поставленной задачей.
Выступили, когда уже начало темнеть. Но все же успели разведать район огневых позиций и Носенко приказал затемно занять их, рассчитывая с рассветом разведать и район наблюдательных пунктов. И хоть стало уже совсем темно, он все же, словно днем, мысленно видел огневые позиции своих батарей: 4-я — в полукилометре северо-восточнее кордона Мекензи, 3-я — в трехстах метрах севернее того же кордона, 5-я в километре северо-западнее.
Мекензи, Мекензи! Что это такое? Он еще и не видел его, а название повторял, как заклинание, словно это был сам Севастополь. Где-то слышал, будто такова была фамилия адмирала, ведавшего тут разными строительными работами полтора века назад, когда Севастополь только начинался. Думал — бог весть какие укрепления настроил адмирал, раз его так поминают. А на рассвете разглядел: всего-то несколько старых домов. Но место куда как важное: отсюда прямая дорога к оконечности Северной бухты. Прорвись тут немцы, и весь Севастопольский оборонительный район будет разорван пополам: расстояние от хутора Мекензи до бухты всего ничего — какие-нибудь семь километров, танку на десять минут хода.
Вот когда как следует понял Носенко, на какое ответственное место попал: от него зависит судьба всего Севастополя. Конечно, не один он тут, но кто может знать, как повернется бой. Может как раз на нем-то, только что испеченном командире дивизиона, и перехлестнутся главные нити этой судьбы.
Весь день над истерзанной землей сумерками висела серая хмарь — так плотна была вскинутая взрывами пыль. Когда капитан Носенко выглянул, чтобы получше рассмотреть поле боя, тяжелый взрыв гулким колоколом накрыл его. Крутнулась огненная колесница перед глазами и погасла. И одна только мысль, как релина, растянутая в бесконечность, поплыла, полетела: и суток не откомандова-ал…
