— Поищи-ка шрапнельные или фугасные, — сказал своему напарнику Дюбин. — Ты в ихней маркировке разбираешься?
— Понять можно. Что у них, что у нас…
— Подтащи-ка их поближе. А то, если попрут, не управимся подносить.
— А ты что, Дюбин, стрелять собираешься?
— Собираюсь, не собираюсь, а снаряды все ж таки поднеси, как я сказал.
Прибылова Дюбин знал мало. Можно сказать, совсем не знал. Шли в одной колонне. Молчаливый, замкнутый. То ли контуженый, то ли пережил много.
— Слышь, гаубичник, ты в плен-то как попал?
Прибылов подтащил одну плетенку. Аккуратно положил ее возле станины. Откинул клапан, чтобы легче было брать снаряды. Пошел за другой. Ничего не ответил.
— В плен, говорю…
— А какое тебе дело до моего плена? — тихо сказал он и взялся за следующую плетенку. Снаряды были тяжелые, и Прибылов с трудом волок их по затоптанному снегу, пятясь враскорячку.
— Да мне никакого дела до этого, конечно, нет.
— А тогда давай думать, как отсюда поскорей ноги унести.
— Нам, гаубичник, приказ какой даден? Я еще до ста не досчитал, а из тебя уже ковтях полез…
Прибылов вдруг распрямился, посмотрел на Дюбина, на то, как тот неуверенно трогал маховики, как пытался заглянуть в панораму, подошел, сказал тем же тихим голосом:
— А ну-ка…
— Ты ж не наводчик — Но Дюбин все же уступил место наводчика.
— Я и наводчик, и заряжающий, и по танкам тоже, между прочим, стрелял.
Прибылов довернул ствол орудия и тем же тихим голосом приказал:
— Заряжай.
Дюбин откинул затвор, засунул длинный снаряд.
— Высоко как! Заряжать неудобно.
— Немцы вдвоем заряжают, с ящиков.
Они сели на зарядные контейнеры и напряженно всматривались в черную полосу дороги, исчезавшую в сотне шагов среди деревенских построек и тынов. Спустя некоторое время Дюбин сказал шепотом:
— Ну что, гаубичник?
— А что? Тихо.
— Да я не про то. Пора нам. Иди, выводи коня, а я за пулеметом схожу.
Они погрузили на телегу оружие. Дюбин сбегал в сарай, принес коробки с пулеметными лентами.
— Гони, гаубичник!
Они отъехали метров двести, когда в середине деревни, на шоссе, мелькнули приглушенные фары и послышался рокот мотора. Грузовик с высоким тентом медленно выполз из-за дворов. За ним второй, третий.
В эту ночь на Зайцевой Горе немцы меняли батальон, который не выходил из боя уже около месяца. Солдаты дремали под застегнутыми тентами. Грелись, прижавшись друг к другу. Грузовики двигались медленно, с приглушенными фарами, закрытыми специальными колпаками, через которые свет пробивался настолько скудно, что водители попросту выключали освещение и двигались на ощупь, стараясь соблюдать дистанцию и не наскочить на впереди идущий транспорт. И когда впереди раздался стук пулемета и первые пули начали рвать брезент и кромсать спины и затылки сидевших в кузовах, передние грузовики шарахнулись в кюветы, а третья машина, остановившись посреди шоссе, вспыхнула, как факел. Солдаты сыпанули с кузовов. Погодя, опомнившись, начали вытаскивать раненых, складывать на обочине в ряд убитых. Другие залегли и открыли беспорядочный огонь по лесу. Но вскоре поняли, откуда стрелял пулемет. Офицер подозвал к себе двоих солдат, отдал короткое распоряжение, и тотчас они исчезли в лесу. Через несколько минут на дороге, в той стороне, откуда стрелял пулемет, разорвались, перемешивая пламя со снегом и мерзлой землей, одна за другой четыре гранаты. И сразу наступила тишина.
Глава двадцать седьмая
Зинаида разбудила Прокопия:
— Вставай, сынок, пора идти.
Иванок вылез из самолета, посмотрел по сторонам, сказал:
— Мыши все пожрали, даже ремни.
Зинаида развязала шаль, вытащила из волос гребень, причесалась. Спросила Иванка:
— С нами пойдешь?
— Не знаю. — Иванок цыкнул через щербу. — Нечего мне там у вас на хуторе делать.
— В деревню тебе нельзя. А то и мамку в управу потянут.
— Да я знаю. — Иванок закурил, Винтовку он из рук не выпускал. — Жратвы нет. Вот что плохо. А то бы я и тут пожил. В лесу.
— Хочешь есть? — И Зинаида вытащила из кармана несколько сухарей. — Возьми. Тут как раз всем по одному.
— Да нет, теть Зин, спасибо. Я потерплю.
— Бери, бери.
— Спасибо, теть Зин.
Она оглянулась на Иванка:
— Какая я тебе теть Зина? Я ж всего на четыре года старше тебя.
Иванок засмеялся. Снова огляделся, прислушался.
— А погони, похоже, не было.
— Иванок, я тебе вот что расскажу. Когда мы с Прокошей в Прудки шли, людей здесь видели. Шли туда, в сторону аэродрома. Разговаривали кто по-русски, кто по-немецки.
— Сколько их было?
— Уже не помню. Напугали они нас до смерти. Человек семь.
Теперь гремело по всему северному краю. Они слушали канонаду, стараясь понять, что там происходит. Но говорили о другом.
— Разведка. — Иванок докурил сигарету, сунул в снег, под листву, окурок. — Перед наступлением всегда разведку через фронт посылают.
— Так это что, наши были?
Иванок пожал плечами:
— Может, и наши.
— Да нет, на наших не похожи.
— Я, теть Зин, тоже в разведке воевал. Между прочим, вместе с твоим хахалем. — Иванок заметил, как напряглись плечи Зинаиды. — Мы с ним под Вязьмой вместе были. В окружении. Коней дохлых ели. Что там было… Ох, теть Зин!..
— Он мне рассказывал.
— Кто, Курсант?
— Да.
— Он что, живой?
— Живой. Он на льдине выплыл. В плен попал. А Прокоша его на шоссе узнал. Представляешь, вышел к колонне военнопленных и узнал Сашу. Я перед конвоирами на колени встала, дочь его распеленала, они его и отпустили. Вот так дело было. Рассказать кому, не поверят.
— Да, история. А меня он, видать, тоже похоронил давно.
— Вспоминал тебя. Жалел, что в разведку тебя послал.
— Да, теть Зин, что мы там пережили, лучше не вспоминать. Мы с Курсантом в лесу расстались. После того, как генерал наш застрелился, все начали разбегаться кто куда. С нами какая-то разведка прорывалась. По костям лезли. А как перешли речку, начали нас по лесу гонять, как зайцев. И дядю Кондрата я там потерял. А может, он тоже живой? Вот бы разыскать их! Курсант куда пошел?
— Пошел к фронту. Через лес. А куда, я ж не знаю. — Она повернулась в сторону дальней канонады. Замерла. Но орудийная канонада — это не гроза, которую можно понять, куда она сейчас пойдет. И сказала, не глядя на Иванка: — Не ходи ты никуда. Перезимуешь у нас на хуторе. А там, глядишь, все переменится. Наши придут.
— У вас и без меня едоков хватает.
— А ты откуда знаешь?
— Знаю. Я же в разведке воевал.
— Ты что, на хутор приходил?
Иванок махнул рукой.
— Ну что? Пойдем? — Иванок закинул винтовку за спину. — Провожу вас. А там — пойду…
Они выбрались к речке Вороне, перешли по льду на правый берег. Полдня просидели в сосняке, наблюдая за левым берегом. Но никто на их тропе не появился. Только лисица пробежала, держа на отлете пушистый свой хвост, покрутилась под берегом, пошебуршала в траве, помышковала и снова ушла в березняк. А после полудня пошел снег. Он падал на землю крупными лохматыми шапками, укрывал звериные и человечьи следы, ложился на тяжелые лапы елей, придавливал все ниже и плотнее к земле.
— Теть Зин, теперь можно идти. Нас уже никто не найдет.
Вечером они вышли к озеру. Иванок, зажав между колен винтовку, всю ночь просидел в стогу сена — стерег тропу. Иногда ему казалось, что там, внизу, вдоль озера, кто-то крадется. Поскрипывают осторожные шаги, слышатся голоса. О чем они говорят? О нем, об Иванке. О том, что он спрятался в стогу и его нужно забросать гранатами… И вот прилетела первая, шлепнулась совсем рядом, где-то возле ног, завертелась на ребристом боку, зашипел ее взрыватель, отмеряя последние секунды Иванковой жизни… Он хотел отбить ее прикладом, отбросить куда-нибудь в сторону, но руки не слушались, винтовка, которой он всегда так ловко управлялся в любых обстоятельствах, настолько отяжелела, что он не смог поднять ее… Но тут пришло избавление — он проснулся и обрадовался, что это всего лишь сон. Но в следующее мгновение понял, что настолько окоченел, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Кошмар не дал ему замерзнуть.
Утром за ним пришла Зинаида и увела в дом. Его раздели, растерли гусиным жиром и уложили на печь. Он спал целые сутки. Когда проснулся, было раннее утро. Он встал, оделся. Попросил дать ему еды в дорогу и пошел на юго-восток, туда, где гремел фронт.
Через несколько дней на Варшавском шоссе его, полузамерзшего, подобрал конный патруль одного из стрелковых батальонов, державших оборону на подступах к Зайцевой Горе. Вначале его отправили в ближайший госпиталь и даже приставили часового. Как только он пришел в себя, в госпиталь тут же прибыл начальник Особого отдела полка, лейтенант госбезопасности Гридякин. Он вошел в избу, внимательно осмотрел Иванка и сказал:
