нем, но, может, все обстоит как раз наоборот? Почему он здесь? Он слишком молод, чтобы участвовать в убийстве моей семьи, но я не хочу быть такой, как эти глупые тетки в фильмах, которые доверяют плохому парню, потому что он мил с ними и он им нравится. Смотришь такой фильм и бросаешься тапками в телевизор. Орешь им, чтобы не были такими идиотками.
– Он никто, – отвечаю я. – Со мной все в порядке.
Зак пристраивается рядом со мной и идет шаг в шаг.
– Хочешь об этом поговорить?
Все идет не так. Мне нужно сказать ему, чтобы он уходил.
– Хочешь кофе? – спрашиваю я.
«Что я делаю?» Этот вопрос вырывается сам по себе, обойдя моего внутреннего цензора до того, как я успела хоть что-то сообразить. Но я не хочу быть одна.
Я иду вместе с Заком к себе домой, мы оба заходим.
– Кто был этот тип? – снова спрашивает Зак. – Он к тебе приставал из-за… того, кто ты?
– Нет, честно, это был какой-то придурок. Беспокоиться не о чем. Я могу за себя постоять.
Я думаю про угрозу Заку. Мне следует ему об этом рассказать или таким образом я подвергну его еще большей опасности? Мне следует отпустить его.
Я обхожу письменный стол, который сразу бросается в глаза – его никто так и не сдвинул из центра гостиной. А мне так пока и не удалось добраться до потайного ящичка.
– Не обращай внимания. Это стол моей бабушки, – поясняю я.
Зак рассматривает его, потом переводит взгляд на меня.
– Из Красного дома?
Я киваю.
– Мне помочь тебе его передвинуть? Куда ты хочешь его поставить?
Хороший вопрос. Совершенно очевидно, что места для этого письменного стола в моем доме нет.
– Пока не уверена.
– В общем, он может и здесь остаться. Необычно, но кому какое дело?
– Пока пусть стоит тут. Давай выпьем чего-нибудь. Если не хочешь кофе, у меня есть сидр, но совершенно ужасный.
– Ну, если ты его так рекламируешь, устоять трудно.
Я иду в кухню и беру две бутылки сидра. Зак чуть-чуть подвигает письменный стол, чтобы протиснуться вслед за мной.
– Сейчас что-то сдвинулось и щелкнуло под столом, – сообщает он.
Я так резко поворачиваю голову, что чуть себе шею не сворачиваю.
– Что?
Зак запускает руку под столешницу, ощупывает ее, потом садится на корточки, чтобы получше рассмотреть.
– Там какая-то маленькая деревянная защелка.
– Что-то открылось? – спрашиваю я, вручая Заку бутылку сидра.
– Возможно. Раздался какой-то щелчок. На эту защелку закрывается какой-то ящичек или еще что-то? Как интересно.
Я одним глотком выпиваю половину бутылки сидра и отвечаю:
– Вполне может быть.
Я наклоняюсь, вынимаю из письменного стола ящик, просовываю руку к дальней стенке и пробую понять, смогу ли я теперь попасть внутрь.
– О боже, там потайной ящик? – спрашивает Зак. – Круто!
Я долго вожусь, но так и не могу понять, как же он открывается.
– Ты можешь посветить сюда фонариком на телефоне? – спрашиваю я.
Зак садится на корточки рядом со мной и направляет луч света в темноту. Он так близко, что я чувствую запах стирального порошка, исходящий от его одежды. Мне нравится, что он не предлагает все сделать сам, вместо этого он действует, исходя из того, что я вполне компетентна, держит телефон ровно и под нужным углом. Освещение помогает, мне удается повернуть и потянуть за маленькую ручку, и крошечная дверца открывается, издав негромкий звук.
Я засовываю руку внутрь и достаю льняной мешочек.
– Как интересно! – Зак сидит на корточках. Вид у него невинный. На меня накатывает грусть оттого, что сама я никогда не была такой – уверенной в себе, способной испытывать возбуждение и восторг, с любопытством относиться к миру.
Я быстро улыбаюсь ему и высыпаю содержимое мешочка на свой низкий столик. В нем оказываются четыре старые аудиокассеты.
– Вау, ретро, – говорит Зак.
– Тебе дозволяется сидеть на диване, – говорю я. – Хотя должна признаться, что нашла его на улице.
– Отличная находка.
Он усаживается на диван, я плюхаюсь рядом, но не слишком близко, и беру в руку одну из кассет. Сбоку написана дата: «7/8/05».
– Твоя бабушка что-то записывала на кассеты? – спрашивает Зак. – Любила микстейпы?[46]
– Не знаю. – Я рассматриваю кассету. – А как их прослушать?
– Вероятно, на eBay можно купить старый проигрыватель. Или как-то преобразовать их в МР3. А почему она их спрятала в потайном ящичке своего письменного стола?
– Не знаю.
– Ты хотя бы примерно представляешь, что на них?
– Нет, Зак, не представляю.
– Прости, я не хотел совать нос не в свое дело. У тебя в жизни столько проблем, а я тебе совсем никак не помогаю.
– Все нормально. И ты помогаешь. Но это просто несколько старых кассет. Давай поговорим о чем-нибудь другом. – Я не знаю, почему эти кассеты меня пугают, но мне от них не по себе. Мне хочется на какое-то время отвлечься от них. Я откидываюсь на спинку дивана и делаю глоток сидра. – Ты увлекаешься орнитологией. Что ты знаешь про ворон?
– Хм… интересная смена темы. Они тебя запоминают, если ты как-то им навредишь.
– Правда?
– О да. С воронами шутки плохи. Они долгие годы помнят лица. С ними проводили эксперименты. Если не ошибаюсь, люди, участвовавшие в эксперименте, надевали маски с лицами президентов США. Если кто-то в маске с лицом Джорджа Буша забирал у вороны еду, то она больше никогда не подойдет к Джорджу Бушу.
– Предполагаю, с маской с лицом Трампа и предварительная подготовка не потребовалась.
– Да уж. Вороны не дураки.
– На самом деле это очень интересно.
Значит, вороны узнают лица. Я думаю про ворону, которая сидит на шкафу в игре Джозефа. Можем ли мы каким-то образом увидеть все происходящее взглядом вороны, а не моим искаженным?
Я смотрю на Зака и говорю:
– Мне нравится твоя татуировка. Она имеет какое-то особое значение?
Он касается своей щеки.
– Она не вызывает у тебя отторжения? Большинству людей не нравится, что она у меня на лице. В подростковом возрасте у меня был период протеста. Она очень мешает во время интервью при приеме на работу.
– Мне она нравится, – повторяю я. – Я не могу представить, чтобы людей, которые ищут каменщика, такое вообще волновало.
– Ты очень удивишься. Ответ на твой первый вопрос: нет, она не имеет никакого особого значения. Только что я очень люблю деревья. Это лист дуба.
– А твоя работа тебе нравится? Мне всегда казалось, что это невероятно тяжелая работа, и мне всегда было жаль людей, ее выполняющих.
– Обычно да. Но она помогает мне
