тысяча триста двадцать действительно был Федя Бурлак, бывший доброволец второго десантного батальона.
Крылов помог ему сесть, поднес к его губам бутылку с водой.
— Жив, солдатик, — были первые слова Бурлака. Он ничего больше не мог выговорить, его душили слезы.
— Не спеши глотать, Федя. — Крылов отламывал кусочки хлеба, давал Бурлаку. — Не спеши.
Бурлак ел хлеб и помидоры и, казалось, не верил, что избавился от плена и что перед ним Женя Крылов, его товарищ по десантному взводу.
— Одолели они меня. Их было слишком много.
— А батальон?
— Нет больше.
— А Саша Лагин?
— Не знаю, я был с политруком.
Поезд замедлял ход.
— Искать будут, — забеспокоился Илья.
— Вы меня тут оставьте, я им не дамся. — Бурлак встал, сжал в руках лом. Крылову страшно было смотреть на его широкое высохшее тело.
Порожняк остановился перед закрытым семафором.
— Взгляну. — Илья спрыгнул вниз, пошел вдоль вагонов. Вернулся он вскоре. — Быстро к паровозу!
Машинист ждал их.
— Лезь сюда, парень. И вы тоже!
— Успею? — Крылов показал на домик железнодорожника.
— Давай.
— Папаш, одежды какой не найдется?
— У нас и до войны небогато было.
— Человека надо одеть!..
— Чую, что человека, кого же еще… Посмотрю…
Приближался встречный.
— Тебе чего? — из дома выглянула женщина.
— Человека переодеть надо, пленный он. И поесть что-нибудь…
— Иди сюда.
Она сняла с плиты чугунок с вареной картошкой, вывалила ее в старое полотенце, связала концы.
— Бери. Лепешку сунь за пазуху. Каша еще.
— Давайте. Кастрюлю у линии оставлю. Спасибо! — он выскочил на улицу.
— Вот, может, что и сгодится. — сказал старик, ревниво поглядывая на кастрюлю и картошку. Крылов перехватил у него узелок, поспешил к паровозу.
Мимо спешил встречный — замелькали танки и орудия. Вся эта сила направлялась в Сталинград.
Одежонка старика годилась разве что на тряпки.
— Папаша, держи свой хлам! Держи, хрыч! — машинист швырнул старику его узел. — А тебе, парень, нельзя много есть. Скрутит — маму родную вспомнишь. Вон баба что-то несет. Давай, хозяюшка, поторапливайся, ехать надо! Будем живы — сочтемся!
Женщина передала ему сверток — брюки и хлопчатобумажный свитер. Бурлак надел их поверх красноармейской одежды.
* * *
Паровоз мчался вперед, оглашая окрестности победным свистом. Дым лохматой косой стлался над крышами вагонов.
— Как вы тут — ничего? — машинист заглянул в тендер.
— В порядке!
— А ко мне пришли, говорят: работать будешь. Откажешься — семью в Германию, самого в лагерь. Мне-то так и так крышка, а им жить надо. Сам за все отвечу, один, а дети ни при чем. В эту сторону гоню порожняк, оттуда — всякую всячину. Оттуда немец со мной едет.
Машинист сплюнул, тоскливо посмотрел вперед, отвернулся:
— Уснул, что ли, Петро, шуруй!..
Паровоз глубоко вздохнул, будто собираясь с силами, и еще яростнее ринулся вперед. Деревья, поля и лощины слились в красивое зрелище — бег земли.
— Скоро Синельниково, — предупредил машинист, — чтобы как мыши — туда, за ящик!
Крылов и Бурлак сидели в углу за ящиком, и Бурлак рассказывал о последних днях бывшего десантного батальона.
— А мы тебя ждали. Все ждали. Ты-то как?
Синельниково было уже позади, а они все говорили и говорили.
— Вылезай — Днепр!
Паровоз выкатился на длинную ленту моста, пронесся мимо полосатой будки, в которой манекеном застыл солдат, некоторое время висел над водой, миновал еще одну будку с солдатом и уже спокойнее заскользил по земле Правобережья. Осень здесь была почти незаметна.
Контрастом к приречным лугам возникли развалины Днепропетровска. Ржавые скелеты заводов. Запустенье. Неуют.
Крылов, Антипин и Бурлак часа два ждали в захламленном привокзальном скверике, потом паровозная громада снова ринулась дальше. Еще километров пятьдесят.
Местечко Користовка. Паровоз замедлил ход, Крылов, Антипин и Бурлак спрыгнули на землю. С железной дорогой было покончено.
10
ОЖИДАНИЕ В ВОЛОКНОВКЕ. ФЕДЯ СНОВА ЗДОРОВ!
Приветливо светит предвечернее солнце. На сердце у Крылова легко и чуть-чуть торжественно, как у человека, только что закончившего важную и очень трудную работу. Крылов шагает по украинской земле, в памяти у него оживают картины давней-давней истории, он думает о том, как много людей и событий промелькнуло здесь, у Днепра. А жизнь продолжалась — она в солнце, травах, воде, людях.
— Откуда, хлопцы? Не зайдете ли в хату?
Именно такой он представлял себе Украину: участливой в беде.
Опрятная, выбеленная снаружи и изнутри хата, вышитые полотенца, наволочки и занавески. Связки лука, запах борща, жареных семечек и кукурузных початков. В таком уютном доме среди плетней сами по себе исчезали тревоги, растворялись в ничем не нарушаемом покое.
— Из Сталинграда? — интеллигентного вида человек лет пятидесяти откинул занавесь, оглядел случайных гостей. — И он из Сталинграда?
— И он.
Мужчина стал перед Бурлаком. Наступила минута неловкого молчания.
— Бежал?
— Ну и что?
— Раздевайся.
— Не бойся, сынок, — успокоила гостей хозяйка, — доктор это.
Доктор. После того, что они пережили, встреча с врачом была невероятной удачей.
Бурлак снял свитер, гимнастерку и нательную рубашку.
— И клетка же у тебя, парень. — удивлялся доктор. — Где ты такой вырос.
Бурлак шумно дышал. Его тело, разукрашенное шрамами, синяками и ссадинами, напоминало огромный, обтянутый кожей и мышцами скелет. Доктор тщательно прослушал у него грудь, прощупал живот: Бурлак охнул, охнул еще раз.
— Одевайся. Его надо немедленно лечить. Анна Федоровна, они переночуют у вас? Хорошо. Ждите меня завтра часам к десяти. И потом: если вы откуда-то и куда-то идете, зачем об этом знать посторонним?
Крылов и Антипин проводили доктора до коляски.
— Вот что: он вам больше не попутчик. Не представляю, как он еще ходит. Его надо оставить здесь, если он вам… дорог. Подумайте пока об этом. Выздоровеет — не пропадет.
Непривычно было видеть человека, который лечил людей. А он не только врачевал больных — он поддерживал у здоровых веру в человечность, по-своему сражался против жестокости и отчаяния. Его труд был равносилен подвигу, а что сам он оставался таким же аккуратным, спокойным, внимательным и уверенным в себе, каким его знали здесь еще до войны, убеждало людей в незыблемости гуманных начал, заложенных в человеке. Как ни осложнялись людские судьбы — врач исполнял свой долг.
Доктор уехал, Крылов и Антипин присели у плетня покурить.
— Втроем не пройти: слишком заметно.
Крылов понимал, как серьезны опасения Ильи, но чувства Крылова восставали против этой правды. Ему казалось, что Илья рассуждал чересчур трезво и не хотел учитывать ничего, кроме фактов. А факт — это еще не все: вот Крылов на железной дороге отдался порыву, и Федя Бурлак был спасен.
— Пошли в хату.
— Можно вас сюда, хлопцы? —
