сном.
Утром, вылезая из копны, он увидел сидящего рядом Илью.
— Чего ушел? — Илья доставал кисет. — Закуривай.
Крылов заметил, как со двора в хату прошмыгнула хозяйка.
— Принеси мою сумку.
Илья взглянул на него, помедлил, раздумывая, идти ли, но встал и вскоре вернулся с противогазной сумкой.
— Спасибо.
— Ты куда? Подожди, поговорить надо.
Крылов не остановился, но он уходил с тяжелым чувством, ему было жаль, что случилось так. Наверное, он сам в чем-то был виноват перед Ильей.
* * *
Крылов опять встретил доктора.
— Федя… скоро, Дмитрий Алексеевич?
— Еще с десяток дней продержишься?
Просто сказать — десять дней. Он даже не знал, где будет ночевать сегодня.
— А пораньше нельзя?
— Нельзя. Товарищ-то твой где? Ходят слухи, что он остается?
— Не знаю. Мы с ним… разошлись.
— У Анны Федоровны поживешь. Мы говорили.
— Спасибо, Дмитрий Алексеевич, а кто такой Колпак?
— Чего не знаю, того не знаю.
— Полицай говорил…
— Ну, значит, Колпак. А еще что говорил?
— Списки готовят, кого в Германию…
— Так. Чуть не забыл: тебе от Феди подарок. Значит… на Бахмач? — доктор вдруг задорно, понимающе подмигнул Крылову и протянул ему перочинный нож. — Веселей, парень!
Он тронул лошадь. Коляска выехала на дорогу, а Крылов продолжал стоять на месте: десять дней — это не так уж много, как-нибудь продержится, но неужели Илья останется здесь?
* * *
Чтобы скоротать время, Крылов брался за любую работу, а если работы не было, уходил на берег Днепра и подолгу оставался там наедине со своими мыслями.
У Софьи Андреевны нашлось несколько книг — среди них «Госпожа Бовари» Флобера. Этот роман взбудоражил его, вовлек в спор с автором и с самим собой. Удивляла парадоксальность авторской мысли: доброе, гуманное гибнет или опошляется в жизни, а ловкость, расчетливость и цинизм торжествуют. «Не гонись за призраками, — твердил автор, — не надейся на необыкновенное. В действительности все мелко и низко, только лицемерием и уловками можно добиться своего». «Неправда! — возмущался Крылов. — Подлость не может восторжествовать над добротой и честностью, иначе не было бы самих людей, были бы только звери. Добрых людей гораздо больше, чем подлых. Я сам все время встречаю хороших людей. Они бескорыстны, искренни, добры, они возвратили мне здоровье и веру в себя, они продолжают поддерживать меня! Конечно, в жизни все непросто. И мне доводилось прибегать к уловкам: без них я едва ли ушел бы дальше концлагеря, но это совсем не значит, что Флобер прав…»
С Ильей он больше не встречался. Лишь однажды он издали видел его в лодке вместе с полицаем Михайлой: они выбирали из сети рыбу. Полицаем Илья, конечно, не станет, не такой он человек. Его заигрывания с полицией — уловка, неприемлемая для Крылова. Он попытается в открытой борьбе стать в строй.
* * *
Крылов был в хате, когда подъехала коляска. Он выбежал на улицу и ахнул: перед ним стоял почти прежний, могучий Федя Бурлак. Они обнялись, Крылов ощутил запах лекарств.
— Где ты был?
— В больнице. Мамаш, картошечки или еще чего-нибудь не найдется? Всю дорогу ничего не ел.
— Вот взгляните, — улыбался доктор, — другой на его месте давно бы был на том свете, а он не только жив, но и проголодался.
— Мне, доктор, туда нельзя, мне далеко идти надо, — говорил Бурлак, проходя в хату.
— Как же ты расправился, сынок! — удивлялась Анна Федоровна, собирая на стол.
— Люблю домашнее, — Бурлак аппетитно ел, добродушно поглядывая на присутствующих, и это торжество возвращенного здоровья порождало у всех приподнятое настроение. Софья Андреевна тоже выздоравливала и уже помогала матери в доме.
— Ты больше ешь и ни о чем не думай, — внушал ей Бурлак. — Болезнь не боится, когда думают и аппетит плохой. Правильно я говорю, Дмитрий Алексеевич?
— Правильно, — смеялся доктор, любуясь редким пациентом.
В то же день Крылов и Бурлак ушли вверх по Днепру.
— В больнице было хорошо, — рассказывал Бурлак. — К нам, тифозникам, ни один полицай не заглядывал.
— К тифозникам?
— Это только так говорится. Там все были, как я: доктор привозил и тифозниками делал. Немцы наш барак стороной обходили, даже не знали, сколько нас там. Сначала я совсем было приуныл, потом доктор вот тут разрезал, почистил, стало хорошо. У меня теперь и бумага есть, доктор дал. Может, пригодится.
— Пригодится. Давай подумаем, где бы наших родственничков поселить.
Из всех киевских улиц Крылов знал лишь одну — Крещатик. Этих сведений Бурлаку оказалось вполне достаточно — местом своего киевского «жительства» он тут же признал именно Крещатик.
— Вот и хорошо, Хрящатик так Хрящатик.
— Не Хрящатик, Федь, а Крещатик.
Но входить в тонкости Бурлак наотрез отказался.
— Хрящатик лучше запоминается, а остальное — зачем? Я, видишь ли, в Киев переехал недавно, а тут еще память поотшибло.
Позиция у Бурлака была такой прочной, улыбка такой беззаботной, что Крылов махнул рукой.
— Ладно, только не говори «Хрящатик».
Выглядели оба как заправские горожане, издалека добирающиеся до дома. На Крылове поверх рубашки была надета суконная куртка. Пиджак он нес в руке, противогазную сумку — через плечо. У Бурлака за спиной висел вещмешок, в котором было полотенце, кусочек хозяйственного мыла, две пары полотняного белья, ватный жилет и топорик.
— На брюки выменял, — пояснил Бурлак. — Ухватистый топорик. Пригодится в дороге где костер развести, где так.
Обзавелся он еще широченным, как раз на него, плащом. Все эти вещи, в том числе суконную куртку, он привез с собой из больницы.
11
НА ЗЕМЛЕ УКРАИНЫ
Начался ноябрь, но солнце пригревало, и не заметно было особых признаков близящейся зимы. Сквозь золото и багрянец деревьев проглядывали белые хаты, такие уютные, приветливые, что хотелось подойти, остановиться, присесть.
— Не зайдете ли в хату, хлопцы?
Крылов и Бурлак заходили, знакомились с хозяевами, ели борщ. Пища была не очень разнообразна, зато обильна, в чем особенно нуждался Бурлак. К нему возвращались прежние силы, и теперь никто не узнал бы в нем недавнего военнопленного, истощенного голодом, болезнью и побоями.
Хозяева не докучали им чрезмерным любопытством: мало ли что случается в такое время. И без того видно: люди не здешние, русские, и не от хорошей жизни здесь. Да и у самих хозяев где-то на чужбине отцы, сыновья, мужья и братья, — может быть, и они вот так же бродили по земле: одно у всех горе — война.
Деревенский сапожник подправил Бурлаку сапоги, засомневался:
— Куда идти, а то и не хватит.
— Были бы, папаша, ноги, — возразил Бурлак.
— Так-то оно так, только босиком сейчас не побегаешь.
* *
