Дыши последней свободой,
Оттого, что это - любовь
Высоко небо взлетело,
Легки очертанья вещей,
И уже не празднует тело
Годовщину грусти своей..."
- Вы представляете, - воскликнула Рябинина, внимательно следившая за мной, - а я даже не знала, кто такая Ахматова... В школе мы Пушкина, Лермонтова проходили. Ну, еще Маяковского и Есенина. В журналах читала Евтушенко... Побежала я в библиотеку, набрала поэтов разных. Ой, интересно! Прямо по-другому все воспринимать стала... Особенно Рубцов мне понравился. А когда Федя написал, что этот поэт умер в 35 лет, поверите, я даже плакала, читая его стихи!
- Значит, вы сразу ответили Бурмистрову? - спросил я.
- Как же можно не ответить на такое письмо? - искренне удивилась Валентина. И, вздохнув, продолжила: - Он тут же в ответ второе прислал... Она протянула мне другое письмо.
"Дорогая Валя (разрешите мне теперь называть вас так)!
Отстоял ночную вахту, а тут доставили почту, и мне совсем не хочется спать! Хочется петь, читать стихи и говорить вам, как прекрасен вокруг мир...
Мы стоим на рейде, и из иллюминатора каюты видно бирюзовое море, аквамариновое небо. Ну словно пейзаж Клода Лоррена (помните Эрмитаж, зал французской живописи XVII века, "Утро в гавани"?). Берега подернуты туманной дымкой, сквозь которую проступают очертания рощи, кудрявой и таинственной. Поражаешься и недоумеваешь, кто кому подражает: природа художнику или художник природе? Я всматриваюсь вдаль, и мне чудится, что там, на берегу, фигурка девушки. И эта девушка - вы..."
- Ну, а потом, - заговорила Валентина, - я прямо какая-то ненормальная стала. Дни считаю, жду писем. А самой страшно: он такой умный, так много читал и видел, а я... Специально в Ленинград поехала, в Эрмитаж пошла. Да что там за один день увидишь - картин-то тысячи! Вы почитайте, почитайте, пододвинула мне письма девушка.
Я взял одно наугад.
"...Вернулся из увольнительной. Мой сосед по каюте спит, набегался по магазинам, как все наши ребята. А я просадил все деньги на музеи да еще посчастливилось в местную оперу попасть: ставили "Норму" Беллини. Меня обсмеяли на судне, потому что билет стоит столько же, сколько шуба из синтетического меха. Но что деньги, когда я прикоснулся к миру прекрасного! Услышал настоящее бельканто. В спектакле были заняты гастролирующие тут итальянцы, в том числе несравненный дель Монако! Вот уж истинно - у великого артиста нет возраста!.."
Рябинина, видимо, знала письма наизусть.
- И у нас ребята тоже все о джинсах да о транзисторах. Театры и музыка их не интересуют, - покачала она головой. - Я пыталась сагитировать наш курс пойти на концерт, из Москвы скрипач приезжал, - хоть бы кто откликнулся. Так одна и пошла...
- Понравилось? - улыбнулся я.
- К такой музыке привыкнуть надо, - смущенно призналась Валентина. - Но я стала внимательно слушать симфоническую музыку по радио. Чайковского теперь сразу узнаю. И Моцарта... Столько на свете интересного, жизни не хватит, чтобы все узнать! - вырвалось у нее.
А я подумал: счастливая душа, чистая, в которую можно вложить столько хорошего. Как говорили в Древнем Риме, табула раза: чистая доска, что хочешь, то и пиши на ней...
Я просмотрел еще несколько писем. В одном месте Бурмистров писал:
"...Четвертый день стоим в порту, чиним двигатель. А в город идти не хочется. Прекрасная природа, роскошные дома, потрясающие автомобили, но меня на берег больше не заманишь никакими коврижками! Побывал уже раз, хватит. Только сошли на берег, нас окружили рикши. Ты бы видела этих людей! Живые скелеты. Один стал мне что-то говорить, знал несколько слов по-английски. Я разобрал только, что у него куча детей и они хотят есть. Я не выдержал, сгреб все свои деньги, что у меня были, сунул ему, а ехать отказался. Бедняга чуть не плакал от благодарности..."
В очередном из писем Бурмистров говорил о том, что плавание порядком поднадоело, стало расти раздражение у членов команды, все чаще вспыхивают ссоры. Федот, стараясь не поддаваться этому, вспоминал слова Станиславского, обращенные к сыну, что такое настоящий, воспитанный человек.
- "...Это тот, - вдруг стала цитировать наизусть Валентина, словно читала письмо вместе со мной, - кто умеет жить с другими людьми, умеет с ними хорошо ладить, кто умеет быть внимательным, ласковым, добрым..." - Она замолчала, потом с грустью произнесла: - Поверите, как получу письмо, сама не своя хожу. Думаю, что я за человек? Что хорошего сделала в жизни другим? Честное слово, хотелось стать такой, такой... - Валентина даже глаза зажмурила, не находя нужных слов.
Я вложил письмо в конверт, глянул на внушительную стопку посланий: можно читать и читать хоть целый день.
Девушка с сожалением посмотрела на письма, словно ей хотелось, чтобы я ознакомился со всеми. Она как бы заново переживала то свое состояние, когда получала их.
- Я честно написала Феде, кто я и что, - сказала Рябинина. - И про мать с отцом, и про тетю Клаву с дядей Акимом. Что дядя был на войне, настоящий герой... И вот как-то приходит письмо, где Федя просит моей руки. То есть чтобы я вышла за него замуж. Я растерялась: замуж - это ведь на всю жизнь!.. Поехала в деревню к своим. Ведь тетя и дядя для меня как отец с матерью. Сказала им все, письма показала и фотографию, что прислал Федя.
Рябинина достала из одного конверта небольшой любительский снимок, на котором Бурмистров был заснят на фоне экзотической природы. Парень был недурен собой: живые улыбающиеся глаза, загорелый. По-моему, он походил на свою мать.
- Письма понравились, - рассказывала дальше девушка. - Тетя Клава, так та сказала, что Федя прямо настоящий писатель. Она ведь преподает русский язык и литературу. Я им сказала, что писатель не писатель, а человек какой! Соглашаться или нет? Тетя сказала: решай сама, тебе ведь жить. Правда, дядя Аким письма тоже хвалил, но сказал: взглянуть бы на него сначала не мешало, замуж всегда успеется. А я еще подумала, что старики всегда перестраховываются. Что, если отвечу Феде отказом и он обидится? И вообще... Девчонки в общежитии как в один голос твердят: соглашайся да соглашайся. Счастье, говорят, тебе само в руки плывет... Ну, я написала, что не возражаю. Федя тут же ответил, что по приезде сразу в загс пойдем.
Глаза у Валентины вспыхнули отражением счастья тех дней.
- Дальше что? - поинтересовался я.
- Вы даже не представляете, как я его ждала! Он писал, что его любимый цветок - лотос. Я специально разузнала, какой он. Книги по ботанике смотрела в библиотеке... Платье к его приезду сама сшила и сама вышила, вот здесь, она показала на левую сторону груди, - большой такой лотос... Нагрянул он совершенно неожиданно, без всякой телеграммы. Приехал в общежитие на своей машине - у него "Жигули" - с цветами и с дружком Степаном...
При этом имени она замолчала, нахмурилась. Но я не стал задавать вопросов, торопить ее.
- Федя прямо с порога: едем в загс подавать заявление. Я ахнула. Не знаю за что хвататься. Платье новое надела, то, с лотосом. А он даже не обратил внимания. Я подумала: у него самого, наверное, голова кругом, не до платья тут... А главное, как он объяснил, времени у него в обрез: после плавания - сразу на какие-то курсы. Его отпустили всего на один день... Ну, мы помчались в Зорянск.
- Когда это было? - уточнил я.
- Да чуть больше месяца тому назад... Короче, поговорить совсем не удалось. Подали заявление, он меня тут же назад отвез. Даже родителей не повидали, они где-то на юге у родственников гостили. А я так мечтала познакомиться с его отцом и матерью. Хотя и опасалась: раз Федя такой умный, начитанный, значит, родители сами такие. Яблоко от яблони недалеко падает, как любит говорить тетя Клава. Еще подумают: какую невесту неотесанную сын нашел себе. А Федя смеется, говорит: нормальные батя с матерью, успеешь с ними пообщаться. Успокоил, мол, вся жизнь впереди. Так мы до свадьбы и не увиделись...
- С его родителями? - спросил я.
- И с Федей тоже. Он даже писем со своих курсов не писал. Телеграммы да открытки присылал. Я думала: некогда, учеба...
- Выходит, вы встречались с ним всего два дня? - удивился я.
- Два дня, - грустно усмехнулась Валентина. - Я посчитала: часов шесть мы с ним виделись, не больше... Он приехал за мной в четверг вечером, накануне свадьбы... Тогда впервые я и почувствовала...
Она замолчала, и по ее волнению я понял, что девушка подошла к самому главному.
- Понимаете, - опять заговорила Рябинина, - дядю Акима положили в больницу. В пятницу должны были делать очень серьезную операцию. Я какой-никакой, но все-таки медицинский работник, знаю, что это такое. Ведь ему уже за семьдесят... Ну и прошу Федю: может, перенесем свадьбу? Тетя в пятницу будет одна. А если что случится? И знаете что он ответил? Вы даже себе представить не можете... А разве, говорит, он еще не окочурился? Это о дяде Акиме! У меня прямо ноги подкосились...
Валентина скомкала в руках платочек. А я вспомнил мать Федота, которая сидела в этом кабинете вчера. Она употребила то же самое слово "окочурился", говоря об отце Валентины.
