Однако распоряжения отдать швартовы не последовало. Спускались сумерки, и теплоход остался у причала до следующего дня. Тем временем на пристань приходили всё новые люди, и их снова пускали на борт, уже никак не регистрируя. Моряки-подводники, стоявшие в качестве контролеров у трапа, не слишком придирались к документам измотанных и перепуганных людей. Те, кому не нашлось места во внутренних помещениях, располагались на открытых палубах. К рассвету все закоулки корабля, включая пустой бассейн, где разместили девушек из ВМФ, были забиты людьми и поклажей, и прием беженцев наконец прекратили. Служащие порта увещевали оставшихся на причале разойтись, обещая скорое возвращение лайнера и приход других судов за новой партией эвакуируемых. От передовых позиций русских войск до Данцига в тот день оставалось уже не более 50 километров, и мало кто поверил бы тогда, что эти километры будут окончательно преодолены противником еще только через два месяца.
В одной из госпитальных палат, расположенных на четвертой палубе по правому борту, на койке возле боковой стены лежал гаупштурмфюрер СС Вильгельм Юлинг. Его голова была забинтована. Приподнятая над грудью правая рука находилась в гипсе, левая свешивалась с кровати, и он напоминал окаменевшего марширующего солдата, положенного на спину. Уже три дня Юлинг был здесь, из которых два дня находился в полном сознании. Сегодня он даже пытался вставать. Полученные ранения его жизни не угрожали. Но он знал, что если даже получил заражение крови, то всё равно не успеет от него умереть. Его настоящая смерть находилась где-то под водой. Она неотвратимо приближалась и, возможно, была уже совсем близко. Вот только точное время их встречи ему было неизвестно.
Несколько дней назад (дату ему никак не удавалось вспомнить) он с группой офицеров батальона управления 2-й армии ехал в их штабном фургоне куда-то в сторону Нейштетина. В теплой будке фургона, оборудованной печкой, их было человек восемь. В центре стоял складной стол. Под ним и под лавками – ящики с инструментами, консервами, патронами и еще с чем-то. В выдвижных ящиках специального шкафа, расположенного у передней стенки фургона, лежали топографические карты, наградные бланки, таблицы стрельбы и всевозможные инструкции к разным типам штатного дивизионного вооружения.
По кругу прошла фляга с коньяком, после чего все закурили и стали обсуждать последние назначения и перестановки в командовании их группы армий. Машина ехала медленно, сдерживаемая двумя идущими впереди тягачами на полугусеничном ходу. Каждый из них тащил по дальнобойной зенитной пушке. Позади фургона дорога была пуста.
Внезапно все замолчали и прислушались. Чуть слышный нарастающий гул шел откуда-то сзади. Машина тут же заелозила по дороге, подавая отрывистые сигналы. Водитель, вероятно, пытался объехать тягачи с орудиями или свернуть в сторону. Гул быстро приближался. Все находящиеся внутри оцепенели. Судя по накрывшему их звуку, делать что-либо было уже поздно. Оставалось только уповать на судьбу.
В следующий миг раздался треск, и крышу их фургона вспороли десятки пуль. В лицо Юлинга ударила щепа от пластиковой столешницы, а правое плечо разорвала резкая боль. Внутренний свет погас. В свете проникающих через пробитую крышу дымящихся лучей пасмурного морозного утра Юлинг видел, как несколько человек повалились в разные стороны, и никто не пытался ничего предпринимать. Машина начала тормозить и сразу вслед за этим сильно ударилась в какое-то препятствие. Стало тихо. Кто-то из находящихся в фургоне зашевелился на полу, кто-то застонал. Юлинг, сидевший недалеко от выхода, бросился к нему и попытался открыть дверь. Правая рука его полностью бездействовала, и он дергал ручку левой, упав на колени и наваливаясь на дверь левым плечом.
– Ее что, заперли на ключ? – крикнул он сдавленным голосом, обернувшись к груде лежащих на полу тел.
Кто-то пытался встать, были слышны стоны и хрипы, но никто не ответил. Юлинг снова услышал приближающийся гули из последних сил навалился на дверь. Она распахнулась, и он вывалился наружу на снежный наст.
Машина стояла боком посреди дороги. Откуда-то спереди он слышал крики и шум мотора. Он поднялся на ноги и повернулся туда, откуда они приехали. Прямо на него несся белый шквал. Сотни пуль, взрывая утрамбованный снег на высоту двух или более метров, должны были вот-вот разорвать его в клочья. Юлинг рванулся вправо и лишь на долю секунды опередил вторично ударивший по их фургону стальной град. Внутри что-то взорвалось – не то канистра с бензином, не то гранаты в одном из ящиков. Дверь, которую Юлинг пытался открыть еще пять секунд назад, отлетела на несколько метров в сторону. Через мгновение последовал еще один, более мощный взрыв. Стенки фургона разлетелись. Ветер понес по дороге обрывки горящих карт, наградные бланки и инструкции. Юлинга отбросило вбок. Ударившись головой о ствол придорожной березы, он потерял ощущение боли, звука и света.
Когда он пришел в себя, то понял, что его везут в санитарной машине, где находилось еще несколько раненых. Было холодно. Болела голова, и сильно хотелось пить. «Лучше бы я еще был без сознания несколько часов, – думал Юлинг, – пока не кончится эта чертова дорога». Автобус трясло и раскачивало. Он часто буксовал, завывая мотором, и тяжело преодолевал небольшие подъемы. И никого рядом, кроме раненых. Ни санитара, ни сиделки.
Он вспомнил Эдду – свою горничную, дочь фленсбургского рыбака, с которой попрощался всего несколько дней назад. Она была сильно расстроена, узнав, что ее хозяин уезжает. В ее больших глазах стояли слезы. Он попытался припомнить весь тот последний вечер, но боль и тошнота мешали работе мозга, и дальше двух-трех обрывочных воспоминаний он никак не мог продвинуться. Чем же у них кончилось? Что он сказал напоследок? Ладно, потом… А сейчас пить…
Вероятно, он снова был без сознания и снова пришел в себя, когда его, укрытого одеялами, несли на носилках. Он не понимал куда. Гвозди солдатских сапог санитаров застучали по железу. Потом стало тихо. Потом он снова услышал их лязгающий стук. Над его головой проплывали потолки каких-то бесконечных коридоров. Боковым зрением он видел вдоль стен ряды дверей. Однажды они проходили через просторный зал, потолок которого был похож на зал фешенебельного ресторана. Наконец они вошли в белую комнату с двумя рядами кроватей. Его вытащили из-под одеял и уложили на койку у стены.
– Дайте же воды, черт бы вас побрал, – просипел он пересохшим ртом, и каждое слово отозвалось тупой пульсирующей болью в голове.
Он снова отключился, не зная, что уже два дня находится под воздействием морфина. Без него он мог просто умереть от болевого шока. Правое плечо, которого он почти не чувствовал, было раздроблено. К счастью, не были задеты крупные сосуды, и в организме Юлинга еще оставалось достаточное для поддержания жизни количество крови.
Через час он лежал на операционном столе, и пожилой хирург долго колдовал над обломками его костей, удаляя пинцетом одни и укладывая на место другие. Потом руку обездвижили, заковав в гипс и связав с гипсовым панцирем, охватывающим всю правую часть груди и спины. Плечо было перевязано, но оставлено свободным от гипса из-за опасности нагноения. Затем другой врач долго осматривал голову спящего Юлинга. Гауптштурмфюреру сделали рентген черепа и не нашли никаких внутренних повреждений. После перевязки его разбудили при помощи нашатыря и отвезли в палату.
На следующее утро, когда еще оглушенный наркозом Юлинг, ни о чем не думая, смотрел в потолок, он услышал голос:
– С прибытием на «Густлов»!
С трудом повернув голову, он увидел на соседней койке молодого парня, своего ровесника.
– Как самочувствие? – спросил тот, приподнявшись на локте. – Держись, скоро нас повезут домой.
Видя, что новичок только хлопает глазами, парень лег и продолжил читать какую-то книгу. Юлинг тем временем впервые рассмотрел помещение, в котором оказался.
Это была ничем не примечательная длинная госпитальная палата. Вот только окон он почему-то не смог разглядеть. Да и высота потолков была очень уж небольшой. Вероятно, это полевой госпиталь.
Юлинг лежал у одной из коротких боковых стен, и между ним и противоположной стеной стояло не меньше двадцати кроватей в два ряда. Почти все они были пусты и аккуратно застелены. Только его сосед да еще несколько человек в дальнем конце.
В это время в палату стали вносить еще одного раненого. Когда его положили на одну из пустых кроватей, к Юлингу подошла медсестра.
– Как вы себя чувствуете?
– Что со мной и куда я попал? – спросил он слабым голосом.
– Вы ранены в плечо, и вам сделали операцию. Врач сказал, что вы полностью поправитесь. А сейчас надо измерить температуру.
