— Томас, ты не прав! — воскликнула я. — Для отца это очень важно! И для нас тоже… Если его эксцентричные выходки последних месяцев не имеют конечной цели, значит… значит, он сходит с ума. А сумасшествие — это очень плохо! Для него самого, даже если не брать в расчет нежные дочерне-сыновние чувства.
— У тебя к нему нежные чувства? В своих я не уверен. То есть нельзя сказать, будто он мне не нравится…
И тут вошел отец. Я поздоровалась. Буркнув «привет», он двинулся наверх в спальню, но на середине лестницы остановился, окинул нас взглядом и быстро сбежал вниз.
— Не поделитесь угощением? — Он схватил двумя пальцами костистый остов рыбы.
В словах мне послышался сарказм — завуалированный упрек, что ничего ему не оставили. Но мы ведь не ожидали его возвращения! Я так и объяснила отцу, предложив взамен сварить яиц.
— Не нужно, я недавно пил чай, — ответил он и, расплескивая молоко, со скелетом рыбы в руке вышел через заднюю дверь во двор.
Абеляр обрадованно выскочил следом…
Когда разочарованный кот вернулся в кухню, мы с Томасом самым обидным образом хохотали: просто сгибались пополам от смеха!
— Бедняга Аб! — сквозь хохот проговорила я, скидывая Абеляру объедки. — Томас, перестань! Вдруг отец правда сойдет с ума? Тогда нам будет стыдно за свое бессердечие.
— Не бойся, все с ним в порядке… Просто немного перегибает палку, — отмахнулся брат. Внезапно в его глазах мелькнул испуг. — Только постарайся держать ножи подальше. Завтра я поговорю с отцом Гарри.
* * *
Однако на отца Гарри мы рассчитывали напрасно.
— Говорит, что он, слава богу, не психоаналитик, не психиатр и не психо-кто-то-там, — вернувшись вечером из школы, рассказал Томас. — Ему непонятно, зачем нам вообще нужно, чтобы отец писал. Он якобы как-то просматривал «Борьбу Иакова», но не понял ни слова. Гарри чуть не сгорел со стыда.
— Значит, Гарри понимает роман?
— Ну конечно! Я вообще впервые услышал, будто роман отца трудно понять. Словом, то, что для одного поколения китайская грамота, для следующего детский лепет. «Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять».
— И глава-лестница? — поинтересовалась я.
— Ах, эта! — Губы брата тронула снисходительная улыбка. — Отец просто развлекался. Где вообще написано, что нужно все понимать? Можно, и не понимая, получать удовольствие. Иногда даже большее. Я мог бы и догадаться— что отец Гарри нам не помощник, — ему бы сюжетец поувлекательней…
Я определенно недооценивала брата: всего несколько недель назад я отнесла бы его к той же категории — любителям «сюжетцев поувлекательней». А он, оказывается, в один присест проглотил сборник сложнейшей современной поэзии (книгу ему одолжил кто-то из учителей). Жаль, не дал мне почитать. Хотя я точно не люблю не понятное. Поразительно, до чего у него серьезный вкус. Не чета моему. И вот странность: при том, что он прекрасно разбирается в искусстве, эмоций оно у него не вызывает. Совершенно прозаичный парень. Таков брат почти во всем. Взрослое спокойствие и уверенность прибавили ему в моих глазах несколько лет; в последнюю неделю мне казалось, будто младшая из нас я. Впрочем, Томас в любой момент готов расхохотаться, подурачиться, как обычный школьник.
Все-таки люди непостижимы!
После разговора об отце Гарри брат занялся уроками, а я отправилась прогуляться за ворота, в поля. На алом полотнище закатного зарева, словно пророческие символы, темнели облака причудливых форм. С юга дул приятный горячий ветер — редкий гость в наших краях, я его обожаю. К сожалению, на душе было грустно, поэтому красоты вечера меня не очень интересовали. Я так надеялась на психоанализ! Весь день фантазировала, как Томас принесет книги, и мы их проштудируем.
Занимало меня не только благополучие отца. Утром я вдруг поняла: если он вновь начнет писать, то в доме появятся деньги. Сестра, увидев, что жизнь налаживается, разорвет помолвку — еще ведь не поздно!
Нет, я не рассчитывала заполучить Саймона. Просто нельзя жениться на девушке, которая испытывает к будущему мужу чувства, подобные чувствам Роуз. В этом я твердо убеждена и никогда не изменю своего мнения.
Так, размышляя, как бы помочь отцу и себе, я добрела до конца аллеи и свернула на годсендскую дорогу; добравшись до возвышенности, оглянулась. Вдали ярко желтело окно караульни. Как часто во время вечерних летних прогулок я видела над полями этот свет! И сразу представляла отца: далекого, одинокого, неприступного. «Вообще-то об отце следует знать больше нашего. Не так ли?» — сурово заметила я про себя и, развернувшись, зашагала к замку. Наверное, мы тоже виноваты в этом отчуждении. Пыталась ли я по-настоящему с ним подружиться? В прошлом — да. А в последние годы? Нет. Оправдывала себя глупыми рассуждениями вроде: «Бесполезно налаживать дружбу с людьми, которые не хотят говорить о себе».
Тут я вспомнила, что в психоанализе важно заставить человека говорить о себе. А хорошо ли я старалась? Или отступала перед малейшим отпором?
«Ты его боишься?» — мысленно спросила я.
В глубине души я знала, что боюсь.
«Но почему? Разве он поднимал на тебя руку?»
Никогда. Его единственное оружие — молчание. Порой легкий сарказм.
«Так что за непреодолимый барьер воздвиг вокруг себя отец? Из чего он сооружен? Откуда взялся?»
Вопросы сыпались будто извне, от невидимого оппонента.
Я попыталась найти ответы…
Возможно, срабатывала установка матери: не отвлекать и не тревожить. После нее покой отца бдительно оберегала Топаз, только закрепив сложившуюся традицию. Возможно, давали о себе знать скрытые страхи, вызванные воспоминаниями о сцене с ножом… если я, допустим, неосознанно верила, будто отец и вправду хотел ударить маму.
«С ума сойти! Устроила себе психоанализ! — пронеслось в голове. — Если бы так „проанализировать“ папу…»
Вывернув из-за последнего поворота, я увидела в освещенном окне караульни силуэт отца и остановилась. Интересно, чем он занимается, сидя за столом? Не обязательно пишет. Например, он всегда читает за столом энциклопедию, потому что она тяжелая. Может, ее и читает? К сожалению, с дороги не увидишь, над чем он склонен… Отец провел рукой по волосам. Между пальцев торчал карандаш!
Голос невидимого оппонента, терзавший меня вопросами, ожил снова: «А вдруг он все это время действительно работает? Пишет чудесную книгу, которая принесет уйму денег! Но ты об этом узнаешь слишком поздно, когда уже не помочь ни тебе, ни Роуз».
Я поспешила к замку. Ничего не планируя, не ставя перед собой целей. Мысли упрямо отказывались забегать вперед ног. Я нырнула в сумрачную арку, а затем в непроглядную черноту башни. На ощупь двинулась вверх, ко входу в караульню. Вот и дверь. Я постучалась.
— Оставьте меня в покое! — немедленно отозвался отец.
Дверь была не заперта: из замочной скважины торчал ключ. Я решительно вошла внутрь. Отец с искаженным от ярости лицом вихрем развернулся от стола — в тот же миг гневная гримаса исчезла, точно под упавшей занавесью.
— Что-то важное? — без тени злости сдержанно осведомился он.
— Очень! — ответила я, захлопывая за собой дверь.
Он встал, не сводя с меня пристального взгляда.
— В чем дело, Кассандра? Ты такая бледная. Не заболела? Садись-ка.
Однако вместо того, чтобы сесть, я растерянно озиралась по сторонам. Вот это да! Комната неузнаваемо изменилась. Длинные ряды полок между южными и северными окнами исчезли — вся стена была оклеена пестрой бумагой.
— Господи, чем ты тут занимался? — ахнула я.
Он проследил за моим взглядом.
— А, это!.. Американские рассказы в картинках. Их называют «комиксы». Так что стряслось, Кассандра?
Я подошла ближе. И правда! За обои я приняла бесконечные ряды газетных страниц, прикрепленных гвоздиками к краям полок. Из-за тусклого света рассмотреть картинки толком не удалось — сплошные полосы крохотных иллюстраций, слепленных между собой.
— Откуда они у тебя? — удивилась я.
— Принес вчера из Скоутни. Комиксы печатают в воскресных американских газетах. Нейл без них, видимо, жить не может. Господи, Кассандра, только не пытайся это читать!
— Они нужны тебе для работы?
Отец собрался было ответить, но передумал. В его глазах вспыхнул непонятный тревожный огонек.
— Зачем ты пришла? — резко сказал он. — Моя работа тебя не касается!
— Но из-за нее-то я к тебе и поднялась, — ответила я. — Пожалуйста, объясни, чем ты занимаешься?!
На миг он потерял дар речи, а потом ледяным тоном проговорил:
— Допрос с пристрастием — единственная причина визита?
— Нет-нет… — испуганно начала я, однако быстро взяла себя в руки. — То есть да… Именно. И я не отступлюсь, пока не получу ответа.
— Вон! — коротко бросил отец и за руку отконвоировал меня к двери.
