— Да, боюсь, что так. Меня отправили именно для того, чтобы предупредить вас об этом. Возможна…
Вспышка и звон в ушах. Дверь каюты влетела внутрь, смяв стол с терминалом и похоронив под собой маршала. Волна раскалённого воздуха опрокинула меня на пол, а десятки металлических осколков впились в тело. Я видел, как скрытый в чёрном дыму и ярко-рыжем пламени пожара в развороченную дверь каюты входил давешний старшина, поставивший на меня прослушку. В руках он держал короткое и массивное абордажное ружьё, больше похожее на хромированную древнюю пушку с пластиковым прикладом. Старшина занёс своё чудовищное орудие и выстрелил в тощего контрразведчика, лежавшего в дальнем углу комнаты голышом: всю одежду с него сорвало первым взрывом. Контуженый и осоловевший, я валялся без движения и смотрел, не мигая, на то, как по тесной каюте шагает сама Смерть — и решительно ничего не слышал, как будто смотрел фильм, где вместо звука кто-то решил дать возможность чувствовать запахи — крови и дыма.
Старшина заметил меня. Я увидел, как он повернулся, посмотрел мне прямо в глаза и нацелил оружие, призванное дырявить переборки и сметать укрепления в отсеках. Нужно было что-то делать, хотя бы выкрикнуть матерное слово в лицо неожиданной и глупой смерти, но я снова, во второй раз за сегодня, смотрел в ствол оружия, которое должно меня убить, и ничего не мог поделать. Поэтому я просто закрыл глаза, ожидая своей участи и благодаря кого-то, держащего в своих руках человеческие судьбы, за то, что смерть будет мгновенной и безболезненной.
Потихоньку угасать на больничной койке или страдать — было бы куда хуже.
Интересно, как скоро мне слепят замену? Будет ли он знать, как закончил свою жизнь я? Нет, вряд ли. Я-то не знал, сколько таких Ивановых было до меня и как они погибли. Надеюсь, Палыч позаботится о Маньке.
Мне в лицо плеснуло чем-то влажным и вонючим — запах железа усилился, а по лицу потекли и поползли какие-то осклизлые комья, напоминающие куски тёплого холодца. Меня словно ошпарило в первое мгновение, но потом, спустя вечную секунду, я с удивлением осознал, что всё ещё жив и открыл глаза.
Матрос лежал на полу без половины головы, а в углу, держась за стену, стоял окровавленный толстый контрразведчик, который беззвучно раскрывал рот. Его правая рука безжизненно свисала вдоль туловища, а в ладони левой я рассмотрел пистолет.
Капитан орал, жестикулировал и пытался от меня чего-то добиться, но я так и не понял; ровно через десять секунд в каюту, мешая друг другу, ворвались тощие матросы с огромными красными огнетушителями. И перед тем, как всё исчезло в белом порошковом дыму, я заметил израненного Гречко с обгоревшими усами, выбиравшегося из-под опрокинутого стола.
Минутой позже мы с маршалом сидели в коридоре. Он говорил мне что-то, но в ушах звенело — и я постоянно переспрашивал. Перед глазами всё плыло и, думается, в этот раз меня всё-таки контузило.
— Что?! — вскрикнул я, в очередной раз не разобрав слов Гречко.
Маршал взял меня за грудки, притянул к себе. Из уха у него стекала тонкая струйка чёрной крови:
— Я верил ему! Верил! Он мог всё изменить, а он оказался таким же, как все остальные!
26
На Москву медленно опускались белые хлопья первого снега.
Низко висевшие тучи казались мягкими, как пуховая перина, а крупные пушистые снежинки лишь усиливали это сходство. В сплошной белой пелене привычный городской пейзаж словно растворялся: дальние здания пропали, а те, что поближе, превратились в тёмно-серые тени, будто кто-то экономил ресурсы, затрачиваемые на отображение мира в человеческих глазах.
Погода была полностью под стать настроению. Столица Советского Союза в эти часы была настолько тиха, спокойна и пустынна, что можно было услышать, как от далёкого вокзала отходят поезда: их свистки разрывали утренний воздух, наполненный снегом и сырым туманом, и, уносились куда-то за горизонт. Я прислонился к холодной кирпичной стене. Голова была тяжёлой от усталости, веки сами опускались. Я был готов уснуть прямо здесь и сейчас, на первом ноябрьском морозе, стоя на продуваемой всеми ветрами малюсенькой площадке.
— Товарищ маршал советского союза! — разнёсся над Красной площадью усиленный микрофонами командный голос. — Войска Московского гарнизона для парада в ознаменование годовщины великой октябрьской социалистической революции построены! Командующий парадом — генерал армии Еремеев!
Друг напротив друга стояли два серых кабриолета ЗИЛ. На капоте у них изредка вздрагивали небольшие красные флажки — маленькие и яркие, как звёздочки. Один автомобиль принадлежал командующему Московским гарнизоном Еремееву, другой — министру обороны Советского союза: коренастому мужчине, который из-за широких плеч и низкого роста выглядел квадратным.
Парадные коробки не были безукоризненно ровными, как я ожидал: тратить время на строевую подготовку бойцов в Загорске-9 считали бесполезным, в ногу идут — и то ладно. Не было ни ярких шинелей с начищенными до блеска пуговицами, ни фуражек, ни звёзд, ни лампасов и галунов: площадь была серой, белой и зелёной, лишь алые знамёна и штандарты зябли на сыром холодном ноябрьском ветру.
Специально для парада Красную площадь украсили: на башне за мавзолеем повесили огромный герб Союза, на ГУМ — огромные красные растяжки, изображавшие стилизованного Ленина и бойцов Красной армии, а исторический музей почти скрылся за огромным щитом с плакатом «Родина-мать зовёт».
Солдаты были в полном в боевом снаряжении. Длинные шинели и полушубки, шлемы, маски со светящимися глазами, тяжёлая панцирная броня, пояса с подсумками. Некоторые носили боевые экзоскелеты с навешанными на них листами брони и огромными автоматическими пушками. А за пределами Красной площади, пока невидимые, стояли, ожидая своей очереди, джипы, танки, БТР и ещё солдаты — мотострелки, ВДВ, морская пехота — тысячи людей при поддержке десятков единиц техники. Как в далёком сорок первом году эта армада прямо с парада должна будет отправиться на фронт.
Но я знал, что в этот раз система даст сбой — и все эти люди станут врагами, в том числе и моими собственными. Все заражены ядом Разума, который с минуты на минуту прикажет им обратить оружие не против капитализма, а устроить бойню тут, в самом сердце страны советов. Я не знал, что придумал Палыч — визуальным воплощением его плана оказалась лишь сотня роботов из НИИ Робототехники, — но очень надеялся, что у него всё под контролем.
Сотня консервных банок против тысяч отборных советских солдат, обученных и вооружённых по последнему слову техники.
— Здравствуйте, товарищи! — громко и почти нараспев произнёс министр обороны.
Солдаты отозвались спустя ровно три секунды.
— Здра! Жла! Тащ! Марш! Советск! Союз! — грянули на всю Москву лужёные глотки. Я увидел, как где-то внизу с дерева вспорхнула перепуганная ворона.
— Поздравляю вас с годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции!
Снова три секунды.
— Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!
У меня по спине пробежали мурашки, но на этот раз не от холода. Я бывал на подобных парадах: и ноябрьских, и майских, но в этот раз у меня шевелились волосы на загривке — от ужаса. Когда подобная сила на твоей стороне, чувствуешь радость и почти что эйфорию от того, что скоро вся эта орда обрушится на врагов, но сейчас, зная, что скоро эти люди будут стрелять в меня… Я не считал себя пугливым человеком, но по-настоящему боялся встать на пути этой силы. К счастью, теперь я не один — за моей спиной вся мощь Конторы.
Снайпер в чёрной форме и балаклаве шумно выдохнул облачко белого пара. Он оглядывал Красную площадь в оптический прицел, выискивая тех, кто мог бы покуситься на жизнь членов Ставки Верховного Главнокомандования. Четыре человека в пальто и каракулевых шапках сидели на трибуне мавзолея, окружённые многочисленными приближёнными, а пятый — министр обороны — объезжал войска, приветствовал их, получал в ответ порцию неразборчивого рёва и катил дальше. Замёрзшие люди наблюдали за парадом из окон ГУМа и со зрительских трибун, которых я пока не видел, поскольку мешала кремлёвская стена.
Мы со снайпером сидели на вершине восстановленной Спасской башни. Я сам напросился сюда, сказав, что намерен проследить за парадом, но, на самом деле, поступил так из обычного любопытства — очень уж хотелось заглянуть за Кремлёвскую стену. Палыч снова включил меня в состав отдела, оформив документы так, будто я был новым сотрудником — новым майором Ивановым, только что выбравшимся из пробирки. Когда шеф знакомил меня с обновлённым составом отдела, хотелось кричать. Те же люди, те же лица, те же привычки, те же личности. Но — не те, что раньше. Другие. «Восстановленные».
Позади меня снег падал пушистым покрывалом на многочисленные строения Кремля. Выбитые окна, рухнувшие стены. После войны мешанину стекла и битого камня разгребли на несколько выдающихся куч, нагнали строительной техники и собрались восстанавливать былое великолепие, но на стройплощадке началась форменная чертовщина. Вначале земля провалилась под вагончиками, в которых жили строители. По счастью, это произошло в рабочее время и никто не пострадал, но знак был нехороший, тем более, что вагончики эти упали, судя по слухам, так глубоко, что их не смогли оттуда достать даже подъемным краном.
