Полупустая бутылка "Джека Даниэля" с такой силой опустилась на склоненную голову спящего мужчины, что грохот удара был подобен выстрелу из дробовика. Виски вперемешку с битым стеклом фонтаном брызнули вверх, в стороны и вниз, окропив телевизор, стены, стоявшую поблизости мебель и пол и забросав их мелкими, острыми бутылочными осколками. Воздух наполнился бархатистым ароматом спиртного, но к нему примешивался становившийся все явственнее другой запах, запах крови, потому что рваная рана на виске Купера обильно кровоточила.
Теперь он уже не спал. Он был мгновенно перемещен в совершенно иные глубины бессознательного состояния.
В руке у Вассаго осталось только бутылочное горлышко с тремя острыми зубцами, с которых на пол стекали остатки виски, вызвав в его воображении зубы змеи с капающим с них ядом. Сместив пальцы, он заново перехватил горлышко, занес его высоко над головой и, свирепо зашипев, с силой опустил вниз. Стеклянная змея вонзила свои страшные клыки в лицо Уильяма Купера.
Безумный гнев, охвативший Хатча, по накалу был не сравним ни с чем, что ему когда-либо доводилось испытывать, перед этим приступом бешенства бледнели любые, даже самые буйные выходки отца. Это было нечто, чего он никогда не был бы в состоянии породить в себе сам, по той же причине, по которой нельзя изготовлять серную кислоту в котле, сделанном из бумаги: содержимое пакета мгновенно растворит сам сосуд. Ворвавшийся в него под огромным давлением бурный поток гнева был настолько горячим, что ему хотелось кричать от боли, таким добела раскаленным, что кричать он просто не мог. Сознание его тотчас выгорело дотла, и он провалился в спасительную темень, где уже не было ни гнева, ни ужаса.
Вассаго понял, что стонет от буйной, дикой радости. После дюжины или двадцати ударов в лицо от стеклянного оружия в его руке почти ничего не осталось. И он неохотно выпустил из побелевших от напряжения пальцев короткий обрубок бутылочного горлышка. Рыча, как дикий зверь, он всем телом навалился на огромное кожаное кресло и перевернул его вверх ногами, сбросив мертвеца на покрытый зеленым ковром пол. Схватив за ножку стоявший тут же столик, с силой швырнул его прямо в экран телевизора, где в этот момент Хамфри Богарт, сидя в зале военного трибунала и перекатывая в своих морщинистых пальцах пару нуль, что-то гундосил о "малине". Что-то щелкнуло, и экран, взорвавшись изнутри, превратил Богарта в фонтан желтых искр, вид которых вызвал в душе Вассаго новую волну разрушительного остервенения. Он ударил ногой по кофейному столику, сорвал со стены два эстампа, выбил из их рам стекла, сбросил с каминной полки набор дешевых керамических безделушек. Ему хотелось перевернуть вверх дном всю квартиру, вытащить из ящиков всю посуду и разбить ее вдребезги, превратить все, что было в ней из стекла, в яркие мелкие осколки, выбросить из холодильника все его содержимое и размазать по стенам, в щепы разбить мебель, но в этом его желании ему помешал едва слышный, отдаленный вой сирены, быстро, однако, приближающийся, значение которого дошло до него даже сквозь пелену кровавого тумана, окутавшего его мозг. Он рванулся к двери, затем быстро отскочил назад, сообразив, что во дворе могли оказаться люди или кто-нибудь наблюдал за двором из окна своей квартиры. Тогда он выбежал из гостиной, быстро прошмыгнул через небольшой коридор и очутился в спальне, где, отодвинув портьеры, выглянул наружу и увидел прямо под собой крышу бежавшего вдоль всего здания навеса для машин. За навесом виднелась подъездная аллея, окаймленная с другой стороны высокой блочной стеной. Он отодвинул задвижку на двойном окне, поднял вверх нижнюю раму и, протиснувшись через небольшое отверстие, вывалился на крышу навеса, подкатился к его краю и, как кошка, приземлился на ноги на аллее. От толчка у него слетели солнцезащитные очки, он нагнулся, схватил их, снова надел. Метнулся влево, туда, где был задний двор комплекса, подстегиваемый быстро нарастающим воем сирены. Когда подбежал к расположенной с другой стороны восьмифутовой блочной бетонной стене, окружавшей весь комплекс, быстро, как паук, вскарабкался по ноздреватой ее поверхности и спрыгнул вниз на другой подъездной путь, обслуживающий машины, стоящие под навесом в другом жилом комплексе, и так от аллеи к аллее бежал он, чисто инстинктивно выбирая правильное направление в этом запутанном лабиринте, пока не оказался на улице, всего в двух кварталах от того места, где оставил свою жемчужно-серую "хонду". Вскочив в машину, включил зажигание и как мог спокойно, хотя был весь взмокший от пота и так тяжело дышал, что запотели стекла, отъехал. Упиваясь смешанным ароматом виски, крови и пота, он был так сильно возбужден, так глубоко удовлетворен содеянным, что в избытке чувств колотил ладонями по баранке и буквально визжал от приступов неудержимого хохота.
Некоторое время он просто колесил по улицам города, не имея никакого представления о том, куда едет. Когда веселость его немного поутихла и сердце перестало возбужденно колотиться, он, сориентировавшись, отправился в юго-восточном направлении, в ту сторону, где находилось его логово.
Со смертью Уильяма Купера у Вассаго исчезла единственная зацепка, которая могла бы вывести его на женщину по имени Линдзи. Но это его мало беспокоило. Он не знал, что с ним происходит, почему именно Купер, Линдзи и тот мужчина, отражение которого он видел в зеркале, были ему навязаны сверхъестественными силами. Однако он знал, что вера в мрачного своего бога поможет ему выяснить в конце концов и эту тайну.
У него возникла мысль, что Ад не просто отринул его, возвратив в мир живых, а, видимо, для того, чтобы разделаться с теми из людей, кого Царь Тьмы хотел бы видеть мертвыми. Скорее всего, его не столько вырвали из преисподней, сколько отправили обратно в жизнь с миссией уничтожать все живое вокруг себя. Теперь все более или менее становилось ему понятным. И, если дело обстоит именно так, он с превеликой радостью станет орудием своего черного и могущественного божества. Отныне он с нетерпением будет ждать следующего его задания.
Ближе к рассвету, после нескольких часов почти мертвого сна, Хатч проснулся и не сразу сообразил, где находится. Несколько мгновений он пребывал в замешательстве, но вот волны забвения выбросили его на берег памяти: он у себя в спальне, рядом, посапывая во сне, лежит Линдзи, пепельно-серый рассвет посыпает оконные стекла серебристой пылью.
Когда он вспомнил совершенно необъяснимый и нечеловеческий припадок гнева, парализовавший его, то замер от страха. Попытался вспомнить, на что было направлено острие этого гнева, каким диким поступком насилия все это завершилось, но память молчала. Вроде бы он сразу же потерял сознание, словно эта неестественная злоба, захлестнувшая его, отключила мозг, как короткое замыкание, сжигая предохранители, отключает электрическую сеть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
