Во-вторых, Мхете, миновав несколько небольших порогов, вдруг разрослась вширь; течение стало бурным и быстрым; лодку подбрасывало на частых отмелях, швыряло вверх и потом с размаху об воду. Конан бросил ставший бесполезным шест и сел между Трилле и Клеменсиной. Теперь приходилось думать о том, чтобы как-нибудь пристать к берегу и дальше либо искать новое судно, либо продолжать путь посуху.
Когда лодка в очередной раз подпрыгнула и вновь шмякнулась об воду, Трилле подергал варвара за штанину.
— Ко-о-онан, — проблеял он, страдальчески двигая бровями. — Я хочу на берег…
— Я тоже, — буркнул Конан, не оборачиваясь.
— Клянусь Кромом, я сейчас опять вырву…
— Не плачь, Трилле, — бодро сказала Клеменсина, сама едва сдерживая дурноту. — Я помню — в самом широком месте Мхете должен быть остров. Думаю, мы уже приближаемся к нему.
— Остров? — Киммериец с сомнением посмотрел на девушку. Можно ли верить книгам, в коих черпала она свои познания в географии? Сам Конан, в жизни не прочитавший не то что книги, а и одного слова, более верил своим собственным глазам, нежели россказням ученых мужей. Но Клеменсина однажды уже доказала, что и ученые мужи не всегда ошибаются. Вдруг и на сей раз она окажется права?
— Да, так было нарисовано на картинке. Мхете, которая вьется как огромная змея, в одном месте становится очень толстой, словно проглотила слона. Вот там-то и расположен остров.
— С туземцами? — слабым голосом спросил Трилле.
— Не знаю. Об этом в книге ничего не было сказано.
— Значит, с туземцами, — вздохнул бродяга, печально опуская голову.
Он открыл было рот, чтобы по обыкновению заныть и заплакать, но вдруг почувствовал такую усталость, что снова закрыл его и погрузился в раздумья. Занятие сие к нынешнему времени уже не на шутку его увлекало.
Правда, нравилось ему не столько то, что он думает, и не столько то, что он думает, сколько сам факт, что он вообще что-то думает. Он, неумытый бродяга, прохвост, недоучка, знающий три буквы, увлечен таким почтенным делом — точно мудрец из свиты императора, никак не меньше. Гордость придала ему сил. Желая полюбоваться своим умным лицом, Трилле перегнулся через низкий борт лодки, всмотрелся в воду как в зеркало и… В этот момент легкое суденышко опять подпрыгнуло. Клеменсина едва успела ухватить незадачливого спутника за штаны и втащить обратно.
— О, Митра, — вежливо обратилась девушка к светлому богу. — Этот парень ноет с утра до вечера, а теперь еще вздумал купаться в реке, где так и кишат крокодилы. Скажи ему, чтоб он молчал и сидел смирно.
— А еще этот парень сожрал все наши лепешки, — мрачно добавил варвар.
Трилле, который и в самом деле прошлой ночью тайком сожрал все лепешки, покраснел и насупился.
— У, медведица, — пробурчал он, косясь на Клеменсину. — У Митры больше дел нет, только тебя слушать…
— Остров! — Конан уже давно всматривался вдаль с таким усердием, что розовые и черные искры мелькали в его глазах, но все-таки различил на горизонте жирную точку и какое-то время наблюдал за ней. Лодка неслась вперед так стремительно, что вскоре ему стало понятно: он не ошибся, это действительно остров.
Трилле, радостно пискнув, бросился обнимать Клеменсину, да с таким пылом, что чуть было не опрокинул ее в реку. Железная рука варвара оторвала его от девушки и припечатала к днищу — там Повелитель Змей и провел в обиде и тоске все оставшееся время, вплоть до того счастливого момента, когда нос лодки ткнулся наконец в песчаный берег.
Никто не встретил здесь путешественников ни приветственными, ни воинственными криками. Густые заросли папоротника чуть дальше кромки берега, девственный прекрасный лес, холмистая возвышенность — все было величественно и неподвижно; красные лучи заходящего солнца медленно соскальзывали вниз, утопая в зелени, и оттуда возвращались уже остро-желтыми; потом по черноте реки те же лучи рассыпались алым, фиолетовым, багровым и золотым, и ровная поверхность становилась точь-в-точь как осенняя степь, покрытая ковром из облетевших листьев. И отовсюду — тишь. Казалось, остров необитаем.
Тем не менее Конан пребывал в заблуждении только первые несколько мгновений. Оттащив лодку подальше от воды, он сделал два шага вперед и тут же увидел на песке множество слегка уже заметенных ветром человеческих следов. Он не стал бы привлекать к ним внимание спутников — особенно нервного Повелителя Змей, — если б не заметил в одной из цепочек нечто странное: босые ступни вовсе не имели пальцев.
Нахмурившись, варвар присел, наклонил голову — так, что концы его длинных черных прядей мазнули по песку — и стал внимательно рассматривать эти следы. Неведомый зверь, больная горилла, искалеченный человек оставил их? Ответ возник сам собою и сразу, но был настолько ужасен, что Конан не мог воспринять его душой. Он оглянулся. Там, за спиной, бурля и грохоча, неслась река. Вновь опускать в ее пенистые глубокие воды дырявую лодку было бы неразумно — благодарение Митре, что путешественники вообще добра-лись до острова, а не сгинули в пучине еще в середине этого дня… Оставался один выход: как можно скорее законопатить дно и отправляться в плавание…
— Клеменсина, — буркнул варвар, не отрывая взора от странных следов.
Девушка подошла.
— В твоих книгах не было написано о парне, который разгуливает без пальцев на ногах?
— Нет… О, Конан, такого не может быть…
— Может…
Киммериец ухватил за подол рубахи Трилле, что ринулся уже в заросли папоротника, и толкнул его к лодке. Удивленный и негодующий жест бродяги пропал втуне: Конан был так поглощен своими мыслями, что попросту не увидел его. Зато спустя миг он увидел кое-что другое…
Это самое «кое-что» потрясло его так, что варвар замер на месте как истукан. В синих глазах его отразился суеверный ужас, а нижняя челюсть отвисла — не доставало только струйки слюны из уголка рта, чтобы Конан стал похож не просто на истукана, а на истукана тихопомешанного. Правда, было из-за чего помешаться! Из зарослей на него с доброй улыбкой смотрел прокаженный. Правую сторону лица он прикрывал ладонью — видимо, из лучших побуждений, дабы не напугать особенно странников, однако тем хватило одного лишь взгляда на все остальное, чтобы застыть на месте с полуоткрытыми ртами. Теперь перед прокаженным стояло уже три тихопомешанных истукана, причем Трилле тонко подвывал и пускал слюни не струйками, но бурлящим и пенистым, как Мхете, потоком.
Первым опомнился Конан. Он был прав: беспалые следы принадлежали именно прокаженному, а не больной горилле или какому неведомому зверю. Лихорадочно припоминая все, что когда-либо он слышал об этой страшной болезни, киммериец шагнул навстречу несчастному и растянул губы в ответной улыбке. И, хотя вместо улыбки у него получился довольно неприятный оскал, островитянин понял его добрые намерения, с благодарностью поклонился и жестом пригласил Конана и его спутников следовать за ним.
