— Тихо! — прикрикнул на своих Шениро, как будто и без того в лачуге не было удручающе тягостной тишины. — Расскажи нам, Конан, как вы оказались на Мхете? И почему решили пристать к нашему берегу?
— Лодка прохудилась, — объяснил киммериец. — А плыли мы в Вендию. Мне нужно добраться до королевства Мандхатту…
— Мандхатту? Зачем? О, я бывал там лет десять назад и могу с уверенностью сказать тебе, друг, что место сие премерзкое и прескучное! Да вот хоть у Ганимеда спроси…
— Знаю, — хмуро махнул рукой Конан. — Однако именно там живет парень, которого я ищу.
— Кто таков?
— Кармашан, — неожиданно для себя бухнул варвар. До сей поры он не открывал своей цели ни Трилле, ни Клеменсине, а тут вдруг признался незнакомым вовсе людям и даже не прикусил язык.
— Кармашан? — разом воскликнули Шениро и Невида. Прочие тоже оживились, заговорили, перебивая друг друга. Ясно было, что имя, названное сейчас варваром, знакомо многим.
А Конан и сам не знал, почему он сказал, что разыскивает Кармашана. В действительности искал он Леонардаса, ибо пока не было ровно никаких доказательств того, что он и есть знаменитый вендийский разбойник. Видимо, то столкновение в подгорье, на постоялом дворе, оставило в душе его незаживающую рану. Он отлично помнил, что если б не Повелитель Змей, для него и его спутников все могло б окончиться Серыми Равнинами. И, хотя Серыми Равнинами эта история кончилась для бандитов, сам Кармашан все-таки сбежал…
— Да, Кармашан, — тем не менее повторил он решительно. — Что вы знаете о нем?
— Я знаю, — выступил вперед юнец с культяпками вместо рук. — Я сам родился и жил в Мандхатту и этого ублюдка Кармашана видал не раз. Он длинен и худ, у него темные волосы и светлые глаза; нрав непостоянный и жестокий, а уж хитер он так, что любого обведет вокруг пальца!
— Еще он любит прикидываться, — прогудел могучий муж с разъеденным проказой лицом. — Я встречал его в Бритунии и могу сказать, что он заправский комедиант — кривляется не хуже обезьяны, а лжет не хуже императорских придворных.
— А еще у него есть брат в Офире! — промолвил Шениро.
— Где? В Офире? — встрепенулся Конан. — И как же звать его брата?
— Не знаю…
— Я знаю, — снова поднялся юнец. — Я даже видел его брата. Честно говоря, его совсем непросто отличить от самого Кармашана. Такой же длинный и худой, с такими же темными волосами и светлыми глазами…
— Кром! Да как же звать его? — потерял терпение Конан.
— Что-то вроде… Лидас?.. Ленас?.. Ах, да, Леонардас!
Глава четвертая. История Ганимеда
Когда юнец произнес это имя, прочно завязшее в глубинах памяти киммерийца, в синих глазах последнего полыхнул огонек, свойственный всякому охотнику в момент столкновения с загнанным зверем. И, хотя зверя вблизи пока не наблюдалось, Конан словно чувствовал уже его дыхание — тяжелое, прерывистое; словно видел уже его взор — злобный, исполненный ненависти к преследователю; словно заглянул уже в его зрачок, где отражался сам на фоне прекрасной и бесстрастной природы…
Островитяне, от коих ничего не могло укрыться вследствие того, что гость вообще чрезвычайно занимал их, заметили и этот огонек в его глазах. Шениро взволнованно обернулся к юнцу.
— Ганимед, расскажи скорее Конану все — все, что ты знаешь о Кармашане и его брате. Расскажи свою историю, не таи ничего.
— Расскажи, Ганимед, — поддержал и старик Льяно. — Как рассказывал мне в тот самый день, когда тебя привезли сюда туранские солдаты.
Юнец помялся, явно не испытывая желания вновь возвращаться к своей печальной истории, но, взглянув на варвара, который смотрел на него в упор, готовый внимать, вздохнул и сел на земляной пол лачуги, кивком приглашая и остальных последовать его примеру.
Все уселись, по-прежнему сохраняя между собой и остем значительное расстояние; и свеча по-прежнему орела перед ним, отбрасывая лишь блики на лица прокаженных. Поэтому, наверное, тонкие прелестные черты Ганимеда виделись Конану смутно, как в полусне видится далекий друг или подруга…
— Я говорил уже, — начал юнец, обращая рассказ свой гостю, — что родился и жил в Мандхатту. Так называется маленькое королевство на востоке Вендии, где живут вендийцы, кхитайцы, аквилонцы, туранцы и многие прочие народности, ибо Мандхатту — нечто вроде нашего острова. Туда съезжаются все, кто не нашел понимания на родине (либо, напротив, нашел понимание, но судейских и палачей), там оседают, обзаводятся семьями, живут до старости и умирают. Обычная жизнь обычного человека. Что я могу сказать о нравах в Мандхатту? Ничего хорошего. Думаю, это единственное в мире место, где хороших людей в тысячу раз меньше, чем дурных. Культ мерзкого божка Бака — тому пример. Странное дело: земля, которая находится под покровительством такого светлого и мудрого бога, как Митра, допускает присутствие подобных ублюдков… А люди? Стоит ли говорить серьезно о чопорных, а втайне похотливых законах Бака?
Конан терпеливо слушал Ганимеда, что увлекся рассуждениями о своей стране и совершенно забыл об истинной цели повествования. В конце концов в ворохе посторонних слов часто можно обнаружить нечто весьма полезное…
— Сам я немедиец, — продолжал тем временем Ганимед. — И родиной своей считаю все-таки Немедию. Хотя, какое это теперь имеет значение? Откуда же Кармашан — не ведаю. Судя по внешнему виду, он Может быть и немедийцем, как я, и аквилонцем, и офирцем, и бритунцем… Об этом я никогда с ним не говорил.
Сейчас я расскажу, каким образом мне довелось познакомиться с ним. Было мне в ту пору тринадцать лет. Если ты думаешь, Конан, что в настоящее время мне шестнадцать (а Конан именно так и подумал), То вынужден сказать, что ты ошибаешься. Мне двадцать три года, и юное лицо — единственное, что боги оставили мне из прошлой жизни… Как будто в напоминание о том, каким я был…
Итак, в тринадцать лет я осиротел. Родители мои умерли в одночасье; других родственников я не имел, а посему оказался на улице — ибо дом пришлось продать за долги. Кстати, о долгах: в Мандхатту есть закон — если ты не возвращаешь долг вовремя, у тебя отбирают все, что есть, — все! Пусть даже это «все» по стоимости намного превышает сумму долга. Если же ты нищ, то окончишь жизнь в яме. Бак полагает, что сие справедливо, а я полагаю, что Бак ублюдок и… Видишь, сколько лет прошло, а я до сих пор волнуюсь, вспоминая о странных, нелепых и жестоких порядках Мандхатту…
— Наплевать на Мандхатту, Ганимед! — нервно выкрикнул Шениро. — Говори о Кармашане!
— Да, я как раз собирался… В то время он уже был известен как знаменитый разбойник — кстати, и за пределами Вендии. То его видели в горах с шайкой таких же головорезов, то на пиратском судне, то в темных городских закоулках… Не могу сказать, правда то, нет ли — сам я видел его только в Мандхатту и только в образе невозможного придурка. Физиономия его всегда была скособочена, глаза блуждали и редко останавливались на предмете, но если уж останавливались… О, то был взгляд удава, кобры или еще какой подобной гадины.
