Прокуратура размещалась в полуверсте от РИКа в новом доме, срубленном в лапу. На втором этаже еще не успели настлать полы и пахло свежей смолой. Внизу, несмотря на воскресный день, трещала машинка синеблузницы. Секретарша грозного помпрокурора взглянула так, что у Микуленка перехватило дыхание. Словно охватило его теплым весенним ветром. И в словах ее чуялась такая же теплота. В чем чем, а в этом-то Микуленок уже разбирался. Она спросила:
— Николай Николаевич, что же вы убежали вчера с репетиции?
— Да я, та-скать… имелось срочное дело… — Микулин растерялся. — Ну, теперь я… то есть в любое времё.
— Не в любое, а вечером! Сегодня в семь тридцать. Договорились?
Микуленок был на седьмом небе. Он не успел ничего сказать. Некрашеная филенчатая дверинка распахнулась. Скачков вышагнул из кабинета.
— Христос воскрес! — зычно гаркнул помпрокурора и хохотнул, довольный. — Прошу к моему шалашу… Ты, Микулин, знаешь, для чего я, тебя вызвал? Нет, не знаешь! Садись, где тебе любо. Кури, ежели здоровья не жаль. Вот я, к твоему сведенью, курю только по большим праздникам. Учти, что нынче у нас Пасха, и кури! Будем оба кадить.
«Что-то больно ты разговорчивой, — про себя отметил Микулин. — Неизвестно, к добру или к худу».
— Значит, Николай Николаевич, так. У меня к тебе три вопроса. Во-первых, когда жениться будешь? Во-вторых, бросай-ко ты свой колхозсоюз да переходи к нам. У нас народу в обрез! Что? Не вижу согласия…
— Пока, та-скать, справляюсь на прежней работе…
— С вином да с криком станешь предриком. — Скачков смеялся своим же шуткам. — Ты Головина знаешь? Не знаешь. Это новый областной прокурор. Приехал в Вологду из Рязани. Голова бритая…
Скачков, наверное, почувствовал, что говорит лишнее, и встал, заходил около своего стола. Микулин разглядывал слоистые линии и сучки сосновых тесаных стен. В простенке висел телефон. Кроме сейфа, стола, старинного кресла и двух некрашеных табуреток, не было в кабинете следователя ничего. Сам Скачков был сегодня в хромовых сапогах и в гражданских суконных брюках. Поверх гимнастерки на правой ягодице, как у Ерохина, топорщилась кобура. Серая пепельная голова следователя подстрижена ежиком, под носом, такие же серые, торчали два круглых клочка. «Усы-то под Ворошилова», — подумал Микулин и нетерпеливо покашлял. Скачков заметил это нетерпение. Сел за стол.
— Вот ты говоришь, что работа у меня легкая, сиди да плюй в потолок… (Ничего этого Микулин не говорил и даже не думал). А у меня с Октябрьской выходного дня не было. Ночью Ерохин шлет нарочного: срочно принимай меры! Утром сам заявился. В чем дело? Сбежал из лесу административно-высланный. Как фамилия? Малодуб Антон. Я говорю: Малодуба достану из-под земли. Найду, говорю, тебе этого Малодуба, а ты мне взамен что? Ничего.
— Нашли? — спросил Микулин.
— Вечером отправляю в Вологду. Лет пять отхватит, в окружном суде немного и чикаются. Так вот, Николай Николаевич…
Микулин насторожился. Скачков глядел на него с прищуром. Постукивая по столу карандашом, спросил:
— Ты Шустова хорошо знаешь?
— Александр Леонтьевича?
— Точно так.
— А что?
— Тоже сбежал. Из Ольховицы вначале, теперь с лузинского лесоучастка. Ну, мы и его так или иначе найдем. А ты мне вот что скажи…
Установилось молчание. Скачков глядел на Микулина, Микулин глядел на Скачкова. «Видно, у его мода такая, — подумал Микуленок, — Измором берет».
Скачков действительно брал измором. Но сегодня у него не было на измор времени.
— Ты мне вот что скажи… Какое у тебя мнение о Сопронове? Вы вроде бы из одной деревни.
— Как какое? — удивился Микулин. — Сопронов и есть Сопронов. Он, та-скать, за советскую власть в огонь и в воду. В партии раньше меня.
— Так.
— Ручаюсь за него в большом и малом.
— Так.
— Ежели, та-скать, в части правого уклона… надежнее всех прочих.
— Так, так. — Скачков откашлялся. — Ну, а правда, что за грудки любит брать?
— Бывает такое дело. Горяч, иной раз и кулакам волю дает, — сказал Микулин и подумал, что за грудки брать мастер и сам Скачков, у Ерохина хорошо выучился. «Это почему он записывает?» — удивился Микулин, обозлился и повторял настойчиво: — Дело такое, товарищ Скачков! За Игнатья Павловича перед кем хошь головой, та-скать, поручусь.
Следователь вдруг переменил голос:
— Давай, давай, поручись! У меня, товарищ Микулин, есть другие сведенья! Вот! Почитай…
Скачков бросил на стол бумагу, написанную под копирку. Микулин прочитал с пятого на десятое, но понял, что акт написан о рукоприкладстве Игнахи Сопронова. «Он взял за шкирку мою жену, потом сдернул платок с дочки Пелагии, после чево и я из себя вышел…»
Микулин все еще не мог ничего понять. Пока он читал акт, подписанный каракулями Евграфа Миронова, Скачков с любопытством щурился и шевелил ворошиловскими усами. Дважды нетерпеливо вынимал карманные часы.
— Дай суда! — приказал следователь. — А эту возьми.
В руках Микулина оказалась другая бумага, тонкая, отпечатанная на машинке под фиолетовую копирку. Снова, хоть и ненадолго, встало в глазах белое круглое колено следовательской секретарши. Оно, это колено, ободряюще подействовало на Микулина, было оно посильнее любой, самой грозной бумаги, посильнее, может, и следовательской кобуры с наганом. Иначе отчего же Микулину стало весело? Отчего и сам Скачков показался ненадолго смешным? Разбираться в своих переживаниях Микулину было сейчас недосуг. Он читал вторую скачковую бумагу:
«Сопронов И. П., урожденец д. Шибанихи, пред. Ольховского ВИКа. Долгое время проживал неизвестно где. Из партии был механически выбывшим. Во время раскулачивания гр. Шустова, д. Ольховица, присвоил ружье, угрожал гражданам. В д. Шибанихе вместе с женой арестовал гр. Миронова, незаконно держал взаперти и занимался рукоприкладством относительно жителей д. Залесной. Позорным финалом в д. Шибанихе явилось раскулачивание середняка Брускова Северьяна и школьных работников с присвоением женой Сопронова двух решот и шестнадцати кило ржаной муки. Как самый активный левый оппортунист и загибщик гр. Сопронов содействовал провалу коллективизации в Ольховском с/с и допустил срыв налоговой политики. Направляется в окружной суд с привлечением по соответствующим статьям Уголовного Кодекса РСФСР.
Пом. прокурора Скачков».
— Подпиши вот тут, — спокойно предложил Скачков.
— Д… д… да ты что, товарищ Скачков? — Микулин даже начал заикаться. — Я, та-скать, это… такие бумаги не стану подписывать!
— Почему?
— Тут все, та-скать, наврано.
— Наврано? — Скачков грохнул по столу кулаком. Чернильница подскочила и пролилась, карандаш скатился на пол. — Я тебе покажу, как тут наврано! Люба! Арестованного привели? Гражданин Миронов, суда!
С этой минуты Микуленку перестало мерещиться девичье колено.
В сопровождении милиционера в дверях стояла сама синеблузшща, а позади нее — из-под земли, что ли? — перетаптывался своими мокрыми валенками не кто иной, как Евграф Миронов. Его дубленая шуба еще в прихожей воняла овчиной. Под широко растоптанными валенками стояли целые лужи.
У Микуленка что-то опустилось внутри. Скачков подал знак, и Евграф ступил в кабинет. Увидев изумленного Микуленка, Евграф поглядел на него дважды: сперва с одного боку, потом зашел с другого. И ничего не сказал.
— Та-скать… Евграф Анфимович, доброго здоровья, — проговорил смущенный Микулин.
Евграф отвернулся. Он обратился к Скачкову:
— Товарищ Скачков, ты мне скажи в определенности, долго ли ишшо будешь в бане меня держать?
— Сколько надо.
— Либо отправлели бы, либо домой отпустили. До суда-то…
— Ты, гражданин Миронов, нас не учи! Что делать, мы сами знаем. Я вот тебя хочу с ним познакомить, — Скачков кивнул в сторону Микуленка, — ежели вы еще не знакомые. Люба! Запиши разговор…
Синеблузница присела на стул с карандашом и блокнотом. Евграф потупился. Заправил бороду под шубу. Не знал он, куда деть большие свои ручищи, стоял, глядел на мокрый от валенок пол.
— Ну? — торопил Евграфа Скачков. — Знакомы?
— Этот-то? Этот сатюк мне знакомой. Знакомой и я ему. Только я с этим прохвостом и рядом не встану, я его, дьявола… Давно надо бы ему ноги-то выдернуть!
— Тихо, тихо! — Милиционер схватил Евграфа за рукав, да так, что рукав треснул. А может, и сам Евграф так отдернул руку, что рукав треснул. Микулин не знал, куда деваться от стыда, краснел и ерзал:
— Та-скать, не имеет значения… товарищ Скачков.
Евграф взъярился еще больше:
— Опеть ты миня таскать? Я вот тебе, прохвосту, потаскаю, я… Евграф шагнул, намереваясь схватить Микуленка за ворот, и был остановлен.
— Тихо, тихо! — Милиционер держал Евграфа за второй рукав.
