«Аквариум» отправился в новый тур по Волге — именно в поволжских городах было решено обкатать сыроватый репертуар. В пресс-центре МИДа прошла конференция, где в расслабленной форме банда похмельных бурлаков заявила о старте «дружественного визита древнеегипетской делегации к берегам великой русской реки».
«Мы тогда искали некий пафос», — сдержанно улыбался выходец из театральной среды и новый директор группы Михаил Гольд.
Тур с фееричным названием «По Волге гуляет Рамзес молодой» по традиции оказался весёлым. Он сопровождался дикими саундчеками, на которых исполнялась вся рок-н-ролльная классика — от The Who до Grateful Dead.
«Мы эту музыку слышали совсем другими ушами, — уверял меня БГ. — Получалось так, что всё важное, что было сказано в шестидесятые в Англии и Америке, в России до сих пор не прозвучало. И мы решили воссоздать ту часть культуры, которой здесь не хватало».
Музыка доносится из вечности и запечатлевает время. Абсурдистский менуэт «Науки юношей питают» мог украсить как легендарный «Треугольник», так и записанный спустя почти два десятка лет альбом «Пятиугольный грех». Написанное ещё в Лондоне «Королевское утро» было аранжировано в необычной барочной манере. Эпический «Царь сна» являл собой попытку создать своеобразную версию Iron Butterfly. Из мини-поэмы «Назад к девственности» музыканты сделали фривольную пьеску, звучащую так, словно её исполнял оркестр под управлением Джорджа Мартина.
Самой свежей оказалась придуманная в Алма-Ате «новая вокально-фортепианная психоделика» «Отец яблок» — первая композиция, созданная этим составом от начала и до конца. Её даже не успели обкатать на концертах, а мелодию додумывали в студии, в процессе записи нового альбома.
Судя по реакции зрителей, маршрут археологической экспедиции был выбран правильно. Чтобы завершить раскопки, питерским аргонавтам оставалось нарыть никому не ведомый культурный слой. Всё дело в том, что ещё в начале девяностых Гребенщиков серьёзно подсел на историю египетских фараонов, с огромным энтузиазмом изучая «убедительную библиотеку», приобретённую им в Лондоне. Лидер «Аквариума» читал запоем историко-мистические труды, параллельно соотнося египетские божества с современной русской действительностью. Вскоре в голове у БГ родилась эпохальная строчка «Рамзес IV был прав», а также яркий слоган: «Три самые выдающиеся личности в истории мирового рок-н-ролла — это Будда, Рамзес IV и то существо, которое вдохновляло The Beatles».
Все потоки времени непостижимым образом слились в одну реку. Так рождалась идея пластинки «Любимые песни Рамзеса IV», которая на половину корпуса опередила написанные вскоре Ильёй Кормильцевым тексты про Тутанхамона и «Титаник».
«Мы поставили перед собой сверхзадачу создания acid-альбома, который помог бы каждой песне стать дверью в определённую вселенную, — заявил Гребенщиков накануне сессии. — Это уже “Аквариум” девяностых — музыка без занудности. В идеале я хочу создать русскую психоделику, которая будет на высоте 1968 года».
Записываться решили на рекомендованной Серёжей Курёхиным студии «Ленфильма», где Капитан фиксировал «Воробьиную ораторию». По словам композитора, это было единственное место в Санкт-Петербурге, где можно было внятно «уложить на плёнку» симфонический оркестр. Оставалось найти необходимую сумму, чтобы оплатить эту сессию. В тот момент музыкантов выручил Гольд — он «под честное слово» взял кредит, даже не предполагая, какой кошмар ждёт его впереди.
«Гонорар группы весной 1992 года колебался от трёхсот до пятисот долларов, и бюджета для записи не было совсем, — сокрушался Михаил. — В то время я совмещал деятельность в “Аквариуме” с обязанностями замдиректора в коммерческой фирме. И хозяин этой конторы Игорь Быстров дал мне “за красивые глаза” денег на запись».
Несмотря на то, что у Гребенщикова оставался тяжёлый осадок от сессии «Равноденствия», он дал согласие на эту авантюру — фиксировать новые песни в государственной студии.
«Первоначально нам хотелось отыграть весь материал “живьём”, — рассказывал Зубарев. — Но тут началась мощнейшая психопатия. Технические условия никакие, провода длиной сорок восемь метров, ни один сигнал до пульта не доходит… Какой микрофон ни ставь, от звука гитары и скрипок там не остаётся ничего. Криминал полный».
Вести дискуссию о саунде альбома «Любимые песни Рамзеса IV» достаточно сложно, особенно — прослушав в самом начале пластинки запись детского хора.
«Мы едва с ума не сошли, пытаясь зафиксировать на плёнку песню “Лётчик”, — вздыхал Сакмаров. — Мы не справлялись ни с аппаратурой, ни с мальчиками, которые носились по студии, как молекулы. И решили, что пусть они быстрее запишутся и пулей валят домой».
Выбор тон-ателье «Ленфильма», представлявшего собой огромный холодный зал, оказался ошибочным. Саша Титов утверждал, что с отрицательной аурой социалистического предприятия музыканты боролись как могли. Задымили студию индийскими благовониями, но от этих изнасилованных стен веяло скорее тяжёлыми опусами Вагнера или симфониями Шостаковича, чем психоделическими мотивами Махавишну.
«Альбом “Любимые песни Рамзеса IV” мы записывали только что сформированным составом, — вспоминал звукорежиссёр Саша Мартисов. — Музыканты, стиснув зубы, работали без комбиков и с какими-то очень странными барабанами. Это было тяжёлое испытание для всех — рок-группа и техперсонал “Ленфильма” друг друга просто не понимали».
«Во всём была виновата не студия, а конкретный урод по имени Миша, который этим богатством заведовал, — жаловался мне впоследствии Гольд. — Он перепился настолько, что не знал, как у него работает многоканальный пульт Mozart. В результате Мартисов должен был осваивать технику прямо по ходу записи. Было очень мало внутренней организации, и все понимали, что “Ленфильм” — это плохо, но оставалась надежда, что это стечение обстоятельств можно побороть».
Когда инструменты и вокал оказались прописаны, неожиданно выяснилось, что микшировать это богатство на «Ленфильме» просто невозможно. Пришлось перетаскивать болванки в студию «Мелодии» — к звукорежиссёру Юрию Морозову, который в свое время отказывался работать над «Равноденствием». В тот момент хиппи-мистик отмечал двадцатилетие выхода своего культового магнитоальбома «Вишнёвый сад Джими Хендрикса». Тряхнув длинными волосами и сбросив сигаретный пепел на пол, Морозов прослушал исходники и негромко молвил: «Большая часть сигналов у вас запорота, но я сделаю всё, что смогу».
Увы, даже после его ювелирной работы звук на «Любимых песнях Рамзеса IV» оставался сухим и невыпуклым. Несмотря на присутствие индийской тампуры и обратного рояля, аквариумовская психоделия напоминала не концептуальный альбом, а репетиционную запись, сделанную в полевых условиях.
«Абсолютно гениальная по замыслу и аранжировкам пластинка была убита по звуку, — с болью в голосе отмечал Сакмаров. — Она должна была получиться на уровне тяжёлых психоделических номеров в духе The Beatles и Хендрикса… В итоге как гашишный диск он звучал идеально, а как кислотный — не дотягивал».
«На “Рамзесе” мы развернулись вовсю, так в России никто не делал, — утверждал БГ. — Мы пошли на чудовищные расходы, чтобы сделать всё по-настоящему. У нас было желание сотворить что-то принципиально новое и нужное для этой культуры. Мы вышли одни в этот мир и попытались его преобразовать. Я не хочу хвалить “Аквариум”, но тогда
