Читатель. Разве королей выбирают? Я думал, что уж королевская-то власть всегда передается по наследству!
Теоретик. Далеко не всегда. Монархии бывают не только наследственными, но и выборными[337]. Даже в классических западных королевствах существовал институт пэров, которые как раз и образовывали коллегии по выбору нового короля. Да, многие века они выбирали только наследных принцев, но имели право этого и не делать. А уж когда наследственные династии прерываются[338], вопрос, кто будет следующим королем, решается только вчерашними вассалами. Как мы уже писали ранее, определять тип Власти в той или иной стране следует не по формальному признаку престолонаследия, а по политической культуре ее элиты. Если элита предпочитает монархическое правление, она может выбирать себе монарха хоть всенародным голосованием — характер правления от этого не изменится.
Второй формой Власти, также возникшей в глубокой древности[339], является республика. Разные племена может объединить не только война, но и торговля (например, обмен рыбы на хлеб в удобной для этого бухте); в благоприятных условиях из такой торговли возникают города, управляемые невоенным союзом племен (которые теперь уже правильнее называть корпорациями). Пока разные племена жили каждое на своей территории, межплеменные контакты были редкостью и конфликты можно было улаживать советом старейшин. Но когда люди разных племен селятся в одном месте и ежедневно сталкиваются друг с другом, к старейшинам уже не набегаешься. Людям пришлось выработать новые «правила общежития», без которых невозможно было нормально жить бок о бок. Сегодня мы знаем эти правила как традиционные ценности, например библейские, наиболее широко распространившиеся в западном мире[340]. С появлением таких ценностей (и людей, их придерживающихся) стало возможно формирование новой, более сложной социальной структуры.
Поскольку регулярная торговля немыслима без учета и контроля, а те, в свою очередь, без регламентации совершаемых операций, у жителей торговых городов входит в привычку подчиняться установленным правилам. От случая к случаю собираемый совет старейшин превращается здесь в регулярно заседающий городской совет, формирующий постоянно действующие исполнительные органы и издающий законы; в свою очередь, эти законы устанавливают статус как полноправных жителей города (независимо от их корпоративной принадлежности), так и приехавших в него чужаков. Насилие внутри города контролируется городской стражей, принадлежащей городу в целом — то есть республике, «общему делу» построивших его корпораций. Происходит разделение Власти и Государства, государство становится всего лишь еще одной организацией, «государственной машиной», у руля которой находятся старейшины корпораций, составляющие городскую олигархию. Однако необходимо помнить, что в основе всей этой мощной структуры лежит прежде всего готовность горожан подчиняться правилам и тем, кто их устанавливает, следующая из разделяемых ими традиционных ценностей.
Разумеется, столь сложное (по сравнению с феодальным) устройство общества требует больших затрат и возникает лишь в чрезвычайно редких условиях[341]. Однако у него имеется одна существенная особенность: в республике граждане подчиняются не своему сюзерену, а напрямую сообществу в целом (в лице его законов и представителей власти). В результате они чувствуют себя несколько более защищенными и с большей охотой ведут хозяйственную деятельность. В краткосрочном периоде эти «два-три процента» никак не проявляются, но на протяжении столетий оказывается, что именно в таких республиканских городах и концентрируется основная экономическая активность целых континентов. Более того, монархия, на территории которой[342] начинается экономический рост, сталкивается с невозможностью управлять государством в ручном режиме, и в ней появляются республиканские механизмы. В то же время в условиях экономических кризисов и войн, когда хозяйственная жизнь резко упрощается, часто наблюдается обратный переход: общество возвращается к монархической форме правления, отдавая власть в руки «кризисного управляющего», то есть диктатора.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Наличие на территории государства развитых городов дает королевской власти дополнительный ресурс, который она может использовать против феодальной вольницы[343]. Заключив союз с городами (то есть обложив их налогами в обмен на военную защиту), монарх получает независимый от своих вассалов источник дохода — а следовательно, и возможность значительно увеличить свою королевскую власть. В результате Франция Людовика XIV становится европейской сверхдержавой, а в исторической науке появляется термин «абсолютизм». Однако не везде союз с городами заключался монархами с позиции силы: в Англии не поладивший с финансистами король Яков II был свергнут нанятыми в Голландии войсками[344], и Англия стала конституционной монархией (то есть фактически республикой). Прибавьте сюда тот факт, что представители и европейской аристократии, и мировой финансовой элиты предпочитали заключать браки между собой, образовав достаточно замкнутое родо-племенное сообщество, — и вы получите реальную картину распределения Власти в современном мире. В ней одновременно существуют родо-племенная, феодальная и республиканская формы, и ни одна из них так до сих пор и не взяла верх над остальными.
Читатель. А почему так? Ведь обычно бывает, что одна из форм оказывается эффективнее других и побеждает в историческом соревновании…
Теоретик. Дело в том, что любая Власть не существует сама по себе, ее образуют люди. Невозможно установить олигархическую власть там, где никто никому не доверяет; столь же бесполезны попытки восстановить монархию среди уже привыкших к личной безопасности олигархов. Однако сами элиты тоже меняются, приходят новые люди, да и дети всегда отличаются от родителей; поэтому реальная история представляет собой периодические колебания между олигархической и монархической формами Власти, а не линейный прогресс от одной формы к другой. Вспомним многострадальный XX век.
Предыдущий, XIX век показал, что с развитием военных технологий армия стала дорогим удовольствием и без создания финансовой системы, способной предоставить в случае необходимости военные займы, вести продолжительные войны стало невозможно. В результате в крупнейших государствах мира (Великобритания, США, Германия) были созданы национальные банковские системы, быстро объединившиеся во всемирную банковскую сеть, управляемую мировой финансовой олигархией. К началу XX века эта финансовая элита[345] заметно потеснила традиционные национальные элиты: «банкиры» (прежде всего, управляющий Банка Англии Монтегю Норман и американская группировка Моргана) через сеть своих дочерних предприятий контролировали практически всю мировую экономику[346]. Пиком их политического успеха стало создание Федеральной резервной системы США в 1913 году, а вершиной экономического могущества — международная торговля 1920-х, которой они полностью управляли узким кругом.
Однако управление столь сложной системой (мировой экономикой) с помощью достаточно примитивных инструментов[347] и в интересах небольшой группы олигархов привело к закономерному итогу: разразился очередной глобальный экономический кризис, Великая депрессия. Столь же закономерно кризис привел к политической революции — национальные элиты, опасаясь катастрофы, сопоставимой с Октябрем 1917 года, взбунтовались против «банкиров», и началась повсеместная передача власти «кризисным управляющим». Идеология свободного рынка сменилась идеологией регулирования, в экономике восторжествовал госкапитализм, а к власти в большинстве стран пришли монархические режимы (Муссолини в Италии, Сталин в СССР, Рузвельт в США, Гитлер в Германии). В Европе практически не осталось государств с подлинно республиканскими формами правления. Контроль над государственной машиной получили новые группировки, во многом опиравшиеся на старые, «дофинансовые» элиты[348], не приносившие вассальную клятву прежним хозяевам-банкирам.
