Промоченное дождем здание не загорелось. Пожарный с Мартином и главой евгенической семьи гасили огонь. Все осталось цело, кроме Чистого Дома, и бежавшая в ужасе толпа теперь возвращалась, преисполненная восторга. Пиккербо стал ее героем.
Через два часа наутилусские газеты разрешились экстренными выпусками, разъяснявшими, что Пиккербо не только организовал невиданную, самую поучительную в мире санитарную выставку, но своей отвагой и талантом полководца предотвратил грозившую сотням людей печальную участь оказаться раздавленными. Последнее было, верно, единственным отвечавшим действительности сообщением из всего, что кричали о докторе Альмусе Пиккербо десять тысяч газетных столбцов.
Желая ли увидеть экспонаты доктора Пиккербо и восхитительное пожарище, или надеясь на новую битву антидам, но вечером полгорода устремилось в Скинию, и когда Пиккербо взошел на эстраду сделать заключительный доклад, его встретили бурной овацией. А на следующий день, когда он ринулся в последние бои предвыборной кампании, он был суверенным властителем всего избирательного округа.
Его соперником выступал маленький сердитый адвокат, сильный своей натренированностью. В прошлом он уже побывал сенатором штата, заместителем губернатора, окружным судьей. Но пущенное демократами словцо «Доктор Пиккербо — кандидат Пиковый» утонуло в восторгах перед героем Ярмарки Здоровья. Он носился по округу в автомобилях, провозглашая: «Я стремлюсь в Конгресс не потому, что мне дорог высокий пост, — нет, мне дорога возможность проповедовать всей стране мои идеалы здоровья». Повсюду было расклеено:
В КОНГРЕСС ВЫБИРАЙТЕ АЛЬМУСА ПИККЕРБО
Он двужильный боец,Он врач и певец,В Конгрессе он пробудет годИ всех в Америке микробов в порошок сотрет.
Проводились грандиозные митинги. Пиккербо пространно и неопределенно излагал свои политические взгляды. Он, конечно, против вступления Америки в Европейскую войну, но твердо стоит — всегда стоял — за принятие правительством всех мер к прекращению этого страшного бедствия. Он, разумеется, сторонник высоких пошлин, но они должны быть установлены так, чтобы фермеры его округа могли все покупать дешево. Он безусловно за высокую заработную плату для каждого рабочего, но будет стоять, как скала, как валун, как морена, на страже процветания всех промышленников, купцов и землевладельцев.
Пока гремела эта широкая кампания, в Наутилусе шла с нею наряду другая, менее значительная и более ловкая — за переизбрание в мэры некоего мистера Пью, показавшего себя любвеобильным шефом доктора Пиккербо. Доктор Пью благопристойно сидел за письменным столом и ласково осыпал обещаньями каждого, кто являлся к нему на прием: пасторов, профессиональных шулеров, ветеранов армии южан, цирковых антрепренеров, полисменов и более или менее добродетельных женщин, — всех, кроме разве агитаторов-социалистов, против которых он стойко защищал неприступный город Наутилус. В своих речах Пиккербо восхвалял мистера Пью за «твердость, прямоту и живое сочувствие, с которыми «его честь» поддерживал всякое начинание, направленное к общественному благу», и когда Пиккербо (вполне честно) предложил: «Господин мэр, если я пройду в Конгресс, назначьте на мое место Эроусмита, он ничего не смыслит в политике, но он неподкупен», — Пью тут же дал обещание, и воцарилось в той земле согласие… Никто ни словом не обмолвился о мистере Ф.Кс. Джордане.
Ф.Кс. Джордан был подрядчиком и проявлял горячий интерес к политике. Пиккербо называл его жуликом, и, когда в последний раз проводили в мэры мистера Пью (а проводили его под лозунгом новых реформ, хотя сами реформисты с тех пор угомонились и стали очень сговорчивыми и практичными), оба они — и Пью и Пиккербо — поносили Джордана как «темную личность». Но при нынешних выборах мистер Пью был очень миролюбив и не говорил ничего такого, что могло бы задеть самолюбие Джордана, и мистеру Джордану ничего не оставалось, как в свою очередь отзываться снисходительно о мистере Пью в тайных кабаках и домах свиданий.
В день выборов Мартин и Леора с другими гостями сидели вечером у Пиккербо, ожидая результатов. В исходе никто не сомневался. Мартина никогда не волновала политика, но его взвинтили теперь напряженные старания Пиккербо казаться равнодушным, телефонные донесения из редакций: «Округ Уиллоу-Гров — Пиккербо на первом месте, две трети голосов!» — и рев толпы под окнами дома: «Пиккербо, Пиккербо, Пиккербо!»
К одиннадцати победа была обеспечена, и Мартин, замирая от страха, понял, что стал теперь директором Отдела Народного Здравоохранения, несущим ответственность за семьдесят тысяч жизней.
Он с тоской поглядел на Леору и в ее тихой улыбке почерпнул уверенность.
Орхидея весь вечер была с Мартином светски-холодна и отчаянно болтлива и нежна с Леорой. Но теперь она увела его в соседнюю комнату.
— Итак, я уезжаю в Вашингтон, а вас это ничуть не трогает! — сказала она и поглядела на него затуманенными глазами, темными, беззащитными. Он обнял ее, пробормотал:
— Дорогая моя девочка, я не могу вас отпустить! — И, когда шел домой, больше думал о глазах Орхидеи, чем о своем директорстве.
Утром он вздыхал: «Неужели человек так-таки не может ничему научиться? Неужели я всю жизнь буду следить в оба и все-таки влипать, как дурак? Неужели так всегда: завязалась канитель и уж нет ей конца?»
Он только раз еще увидел Орхидею — на площадке вагона — и больше не встречался с ней.
Когда Пиккербо уехали, Леора неожиданно заговорила:
— Рыжик, дорогой мой, я знаю, как больно тебе потерять свою Орхидею. Точно уходит молодость. Она и в самом деле прелесть. Право, я вполне понимаю, каково у тебя на душе, и даже готова тебе посочувствовать… конечно, при условии, что ты ее больше никогда не увидишь.
«Нива Наутилуса» вышла с жирной шапкой на всю полосу:
ПОБЕДА ЗА АЛЬМУСОМ ПИККЕРБО
ВПЕРВЫЕ ИЗБРАН В КОНГРЕСС УЧЕНЫЙ СОРАТНИК ДАРВИНА И ПАСТЕРА
ОН ПОВЕРНЕТ ПО-НОВОМУ РУЛЬ ГОСУДАРСТВЕННОГО КОРАБЛЯ
Пиккербо решил сразу же подать в отставку и приступить к новой деятельности; он отправляется в Вашингтон до открытия сессии, объяснил он, чтобы изучить методику законодательства и начать пропаганду своей идеи о создании Министерства Здравоохранения. Назначение на его место Мартина прошло не без борьбы. Вспомнил старую обиду молочник Клопчук; Эрвинг Уотерс нашептывал коллегам-врачам, что Мартин, по всей вероятности, расширит «социалистические бесплатные больницы»; Ф.Кс. Джордан выдвигал собственного кандидата — вполне здравомыслящего молодого врача. Провела Мартина ашфордгровская Группа — Тредголд, Шлемиль, Монти Магфорд.
Терзаемый сомнениями, Мартин пришел к Тредголду:
— А хотят меня здесь? Тягаться мне с Джорданом или бросить это дело?
Тредголд ласково сказал:
— Тягаться? Чего ради? Мне принадлежит изрядная доля акций того банка, который снабжает мэра Пью небольшими оборотными суммами. Предоставьте это дело мне.
На следующий день Мартин был назначен, но не директором, а исполняющим должность директора, с окладом в три с половиной тысячи вместо четырех.
Ему и в голову не приходило, что назначение совершилось посредством того, что он сам назвал бы «темными политическими происками».
Мэр Пью пригласил его в свой кабинет и сказал, посмеиваясь:
— Ну, док, была против вас некоторая оппозиция, так как вы молоды и вас мало знают. Я нисколько не сомневаюсь, что со временем смогу провести вас полноправным директором — если вы справитесь с делом и завоюете авторитет. А до тех пор избегайте слишком резких действий. Приходите ко мне, спрашивайте совета. Я лучше вашего знаю город, знаю, с кем тут надо считаться.
В день отбытия Пиккербо в Вашингтон было устроено празднество. С двенадцати до двух в помещении арсенала Торговая Палата давала всем желающим завтрак: горячую сдобную булочку, пончики, чашку кофе, женщинам палочку жевательной резинки, мужчинам отличную гаванскую сигару местного изготовления.
Поезд отходил в три пятьдесят пять. Платформа, к изумлению неосведомленных пассажиров, глазевших из окон, была запружена многотысячной толпой.
У задней площадки вагона, с неустойчивого упаковочного ящика, держал речь мэр Пью. Духовой оркестр города Наутилуса сыграл три патриотических марша. Потом Пиккербо стоял на площадке в окружении своей семьи. Он глядел на толпу, и в глазах его блестели слезы.
— В первый раз в жизни, — начал он запинаясь, — я, кажется, не в состоянии говорить. Черт побери! Волнение душит меня! Я собирался выступить с длинной речью, но все, что я могу выговорить, это — я всех вас люблю я вам бесконечно благодарен, я буду представлять вас в меру своих сил, друзья. Да благословит вас бог!
