Пришла служанка с кувшином. Этруск поставил на стол две серебряные чаши.
— Принеси что-нибудь перекусить. — Клодий вдруг понял, что голоден, как коршун. — А ты пей! — Он протянул чашу Катуллу.
Поэт сделал почти через силу несколько глотков, и его вырвало на пол. Почти одной желчью.
— Да ты болен, — пробормотал Клодий.
— Может, вместе умрем? — предложил Катулл. — Ты ведь тоже поэт. Или почти поэт. У тебя душа поэта. Впрочем, неважно. Все неважно.
— Хочешь, я тебя с сестрой помирю? — предложил Клодий. — Она согласна. Она тебя любит.
Катулл хихикнул:
— Зачем мне твоя сестра-старуха? Мне любая молоденькая даст. Любая…
В перистиль вошел Зосим. По тому, как осторожно он двигался, будто по невидимой черте ставил ступни, как понурил плечи и голову, Клодий понял, что известие плохое. То есть страшное известие.
Зосим остановился. Глянул исподлобья.
— Ну… — протянул Клодий.
— Юлия умерла. Народ валит к Помпею. Хотят хоронить ее публично, чтобы речи произносились на форуме.
— Юлия? Такая красавица… — пробормотал Катулл. — Если бы я мог заплакать, я бы заплакал. Ну, что же ты не плачешь, Катулл? Поплачь немного… Где слезы? Где? — Он принялся тереть глаза, но слезы не потекли.
Клодий будто окаменел. А когда очнулся, сказал:
— Напиши стихи на смерть Юлии.
— Ну уж нет! — Катулл гордо расправил плечи. — Нет! — Поэт погрозил Клодию пальцем. — Твой Цезарь хочет меня купить. На смерть Юлии — значит, во славу Цезаря. Я все понял. Сразу же. Меня не обманешь.
Клодий его не слушал, кинулся в таблин, ключом открыл сундук и достал сестрицын мешок с деньгами. Вернулся к поэту.
— Возьми эти деньги и напиши на смерть Юлии стихи. Для меня! — Он попытался вложить мешок в руки поэта.
— Не купишь! — Катулл бросил мешок на пол и погрозил Клодию пальцем. — Твой Цезарь меня не купит! — Он поднялся и попятился к выходу.
Клодий развязал мешок, схватил горсть монет и швырнул в Катулла.
— Бери деньги! Бери!
Катулл успел прикрыть лицо, но все равно монеты больно ударили по плечу и боку. Зосим схватил хозяина за руки, пытаясь прекратить безумие. Катулл кинулся бежать. Клодий вырвался из рук Зосима и запустил горсть монет поэту вдогонку. Золотые кругляки зазвенели, раскатываясь по мозаичному полу.
— Она умерла! — кричал Клодий. — Ее уже не будет никогда! Не будет! Ненавижу! Всех ненавижу!
— Так нельзя, — строго сказал Зосим. — Катулл ни в чем не виноват.
Клодий тяжело дышал. Глаза его налились кровью, пот скатывался по лицу, губы дрожали. Прозвище Бешеный сейчас подходило ему как никогда.
— Он виноват в том, что умеет писать прекрасные стихи. А я — нет… Не умею… Не могу… Я не способен написать ни строчки в память Юлии. Почему?… Почему?! — Он закрыл лицо ладонями и разрыдался.
Юлия умерла. Он не сумел ее спасти… не сумел. О Боги! Он бы отдал все оставшиеся ему дни, чтобы на несколько часов обрести божественный дар Катулла. Он бы написал на смерть Юлии эпитафию, самую лучшую из эпитафий — и умер. О боги, боги, он потерял свою Юлию! Свою Свободу!
Интермедия
БУНТАРЬ
68-67 годы до н. э
I
Ему снилась Аппиева дорога. Святилище Доброй богини возле Бовилл. Снилось, будто он ранен, и его несут на руках, кровь течет по груди… и боль, боль во всем теле.
Он открыл глаза и увидел над собой полог кожаной палатки. Пахло дымом, кожей, потом. Посреди палатки стояла закопченная бронзовая подставка, и на цепочке висел черный светильник. Тлел желтый огонек. Пахло горелым маслом. Видно было смутно, но все же видно. Голова почему-то болела. Особенно — висок. Все тело было влажным от пота и совершенно обессиленным, бескостным. Трудно было даже пошевелиться. Преодолевая слабость, Клодий поднял руку к голове и нащупал повязку. Заскорузлая грязная тряпка. Он ранен? Странно, но он не помнил, что произошло.
Он приподнялся на походном ложе и огляделся. Вокруг раскиданы вещи, оружие — ясно, что кто-то рылся в его вещах.
«Искали письма», — догадался Клодий.
Снаружи послышались голоса. Он счел за лучшее вновь растянуться, до подбородка натянул одеяло.
В палатку вошли двое: бородатый грек в просторном темном балахоне и загорелый, начинающий лысеть римлянин в красной тунике, из-под которой виднелись кривоватые ноги, и в красном плаще, обшитом бахромой. На перевязи у него висел короткий меч с золоченой рукоятью.
Двое переговаривались шепотом. Клодий разобрал слова «рана» и «смертельная». Похоже, лысого человека в палудаментуме это известие не расстроило. Клодий старательно вслушивался в разговор, но больше ничего не разобрал. Он не окликнул этих двоих. Дело в том, что он начисто забыл, кто они. Нет, он знал их когда-то. Вот этот, бритый — кажется, Клодию родственник. Но как его звать?
Напрасно раненый напрягал память — он помнил Рим, помнил день битвы у Коллинских ворот, помнил расправу Суллы над самнитами, помнил смерть отца. Помнил поцелуй старшей сестры, Клодии, накануне ее свадьбы. Но где он сейчас, и кто этот кривоногий человек в палудаментуме — ясно — командующий, но какими легионами и где? — вспомнить не удавалось.
Вошли еще человек шесть. Все вдруг заговорили разом. Медик — а теперь Клодий не сомневался, что человек в просторных одеждах был медиком — что-то объяснял остальным. Раненый лежал неподвижно, уставившись в потолок. Медик тронул его руку, потом приподнял веко.
Люди вокруг ложа засуетились. Тогда Клодий повернул голову и зачем-то сказал:
— Клянусь Юпитером… — хотя не знал, к чему призывает Юпитера и в чем хочет клясться.
Голос был сдавленный, хриплый; два слова удалось выдавить с трудом.
Все смолкли. Командующий сказал:
— Этот человек нас опять обманул.
Клодий прикрыл глаза. Он слышал, как люди покидают палатку. Медик остался. Звякал инструментами. Что он собирается делать? Лечить или…
Раненый сел на кровати, схватил медика за его дурацкую одежку и притянул к себе:
— Убью!
И изо всей силы толкнул в грудь. Медик вылетел из палатки. Зато инструменты и сумка с мотками белого чистого полотна остались. Клодий сорвал пропитанную кровью тряпку с головы и принялся осматривать трофеи. Понюхал пузырьки с лекарствами. Отец его, Аппий, знал толк в лечении ран и Клодия кое-чему научил. Ага, вот это, кажется, подойдет. Публий рискнул взять комок мази из глиняного сосуда, обмазал рану на виске, затем обмотал голову льняным бинтом. Он не помнил, что произошло, но чувствовал, что находится в смертельной опасности.
Пока никого не было, он поискал съестное. Ничего не нашел, кроме баклаги с вином. Глотнул. Вино было приличное. Лесбосское. Клодий вновь забрался под одеяло. Рядом положил кинжал. Кто-то откинул полог палатки и вошел. Но не медик. Мальчишка лет пятнадцати или шестнадцати, в светлой тунике и накинутом поверх сером плаще. Он боязливо покосился на лежащего и на цыпочках стал красться к сумке, которую оставил медик. Сам служитель Эскулапа побоялся вернуться за брошенным имуществом и послал ученика. Мальчишка здорово трусил. Клодий следил за ним из-под ресниц и усмехался одной стороной рта. Парнишка наконец добрался до сумки и принялся спешно сгребать в нее инструменты. Уронил какой-то скальпелек на землю, полез под ложе. Потом выпрямился и, пересилив страх, поглядел на раненого.
Тогда Клодий сел на кровати и выдохнул:
— Ууу!
Парень заорал и кинулся вон из палатки.
Клодий усмехнулся.
Странно: почему он один и никого рядом? Где рабы? Где сопалатники, в конце концов? И, будто откликаясь на его немой вопрос, в палатку вошел молодой легат в доспехах с золочеными накладками на груди. Вошедший сразу направился к ложу и склонился над раненым.
— Публий, ты как? Я только что вернулся и узнал…
Клодий заставил себя вспомнить, что перед ним его старший брат Аппий.
— Клянусь Геркулесом… — только и смог пробормотать еще раз Клодий.
— Тихо! — Аппий зажал ему рот рукой. — Я буду с тобой все время. Боюсь, Лукулл тебя убьет.
Значит, тот кривоногий тип, обряженный в красный плащ с бахромой, и есть Лукулл. Клодий хотел спросить, в чем он так провинился перед командующим, за что тот горит желанием его прикончить, но тут в палатку ввалилось человек десять — в этот раз легионеры, загорелые, покрытые шрамами ветераны многих кампаний.
— Как там наш друг? — спросил седой легионер со шрамом на подбородке. — Живой?
— Живой, — отвечал Аппий.
Легионеры как будто не поверили. Бесцеремонно отстранив Аппия, легионеры окружили раненого.
Клодий попытался улыбнуться. Губы, во всяком случае, дернулись.
— В самом деле, очухался. Вот что, Публий, если что, нас кликни! — сказал седой. — Если что, мы кому надо кровь пустим, не впервой. — Седой ветеран подмигнул.
