Заряд, взорвавшись, подбросил орудие танка, подобно гигантскому, оторванному от сустава пальцу. Андреаса окатило градом мелких обломков. Быстро подняв голову, он посмотрел на Циммера, который в этот момент бросал свою последнюю гранату.
— Циммер! Отходи!
На парня выскочил рослый русский, но, сраженный чьим-то выстрелом, он тут же рухнул на землю. Андреас, выдернув из кобуры пистолет, бросился к Циммеру. Баварец, схватив свою винтовку, пятился назад, пытаясь на ходу зарядить патрон. На куче кирпичей показался еще один русский но он тоже упал, сраженный пулей, выпущенной невидимым стрелком.
— Циммер! Отходи! Отходи! — кричал Андреас, чувству как пули чиркают по его униформе. Одна из них слегка задела шлем.
Циммер с пронзительным воплем: «О, мой Бог!» — нырнул в окно здания, в котором заняла оборону его рота. Раму окна тут же в щепки разнесла очередь трассирующих пуль.
— Отходим на один квартал! — крикнул на бегу Андреас вломившись в дверь вслед за Циммером. Зная, что русские более сильны в обороне, чем в атаке, он решил заманить их в ловушку.
Его солдаты на центральной улице начали короткими перебежками перемещаться от дома к дому. Без поддержки танков наступление советской пехоты замедлилось.
Андреас отдал приказ одному из солдат, и тот, пригибаясь, бросился к позиции, занимаемой сержантом Кюбэ и его отрядом на южной улице. Затем с таким же заданием на северную улицу, обороняемую молодым капралом по фамилии Куровски, был отправлен Циммер.
Подчиняясь приказу, отряд Кюбэ открыл на своем фланге шквальный пулеметный огонь по наступающему противнику, вынуждая его сместиться на центральную улицу. Аналогичным образом, оттеснять советских пехотинцев начал и Куровски на левом фланге.
Огневые точки образовали перевернутый клин, в вершине которого находилась группа Андреаса, ожидавшая появления противника в центре фланговых тисков.
— Штэнцель, мне нужен снайпер на верхнем этаже. Быстро! — распорядился Андреас.
Затаив дыхание, он прислушался к происходящему на флангах. По характеру стрельбы стало понятно, что задумка Андреаса удалась: русские постепенно отступали на центральную улицу.
— Приготовить гранаты. По моей команде атакуем.
Сдернув с ремней гранаты с деревянными ручками, солдаты замерли в ожидании команды. Как только Штэнцель занял свою позицию со снайперской винтовкой, Андреас дал приказ атаковать, и его подопечные с криками бросились вперед, швыряя гранаты в пятящихся советских пехотинцев. Последние, не ожидая нападения, поняли, что окружены, и начали отступать.
Тем не менее, атака немцев успехом не увенчалась. На помощь своим подоспели два советских пулеметных расчета, притащив на санях пулеметы «Максим». Установив их на центральной улице, они открыли по противнику шквальный огонь, рискуя задеть своих отступающих сослуживцев. Паутина трассирующих пуль вынудила Андреаса и его подопечных вновь броситься в укрытия. Ловушка не сработала. Присев за углом полуразрушенной стены, Андреас дал знак снайперу, и тот искусно расправился с одним из советских пулеметных расчетов. Увидев это, второй расчет быстро развернул ствол своего «Максима», обрушив свинцовый град на верхний этаж здания.
Штэнцель предвидел это, потому успел сменить позицию и опять открыл огонь. Он застрелил одного из русских, и «Максим» умолк. Андреас, решив, что покончено с обоими пулеметчиками, опять поднял своих солдат в атаку.
Первым из укрытия выпрыгнул Вебер, но, получив несколько пуль в грудь, он с широко открытыми глазами рухнул на спину. Андреас громко выругался. Если они хотели выиграть этот бой, то должны были немедленно наступать. Перекатившись на другую позицию, Андреас едва не лишился головы. Пулеметная очередь, вонзившись в край стены, окатила его каску градом кирпичных осколков.
В следующее мгновение раздался выстрел снайпера, и «Максим» умолк, однако советская пехота уже успела перегруппироваться.
— Кюбэ! — крикнул Андреас. — Продолжаем давить!
Он понимал, что на одного его солдата приходится три или четыре русских, но другого выбора не было. Если противник догадается, насколько велик его численный перевес, то шансов на победу не останется.
Пристегнув к автомату последний магазин, Андреас одной очередью скосил трех советских пехотинцев.
— Вперед!
В этот момент на улицу позади Андреаса вкатились два немецких полугусеничных вездехода с подкреплением. Машины, оснащенные небольшими пушками, открыли яростный огонь по советской пехоте. Из их кузова на землю выпрыгнуло несколько десятков человек в серой униформе среди которых был и лейтенант фон Шауэр. Выкрикивая приказы, он отправил подкрепление в атаку. Через пятнадцать минут противник был отброшен к окраине города, хотя еще продолжал упорно обороняться.
Фон Шауэр нашел Андреаса.
— Бауэр! Сюда движутся две советских дивизии. Нам приказано отступать, чтобы артиллерия могла стереть это место с лица земли.
* * *
Зима 1941–1942 годов для Евы прошла под знаком борьбы с сомнениями относительно партии, Фюрера и ее долга перед родиной. Несмотря на то, что она, поддавшись на уговоры Клемпнера, вернулась к своей работе, происходящее в Германии оставляло у нее много вопросов. Хотя сослуживцы и соседи уверяли Еву, что врачебные убийства были злоупотреблением нацистских радикалов, и Фюрер уже надлежащим образом разобрался с этим преступным заблуждением, она знала, что уже никогда не будет относиться к партии так, как раньше. Кроме того, ее не покидали смутные подозрения, что эвтаназия в действительности была не устранена, а лишь скрыта от глаз общественности. И как ей следовало относиться к постоянным служебным директивам о принятии жестких мер по отношению к евреям и инакомыслящим?
Впрочем, в чем Ева была уверена, так это в том, что солдаты на фронте нуждаются в ее помощи. По этой причине она держала свои сомнения при себе, не желая разжигать у жителей Вайнхаузена недовольство странными вещами, происходящими в Берлине, и вместе со всеми деревенскими женщинами вязала носки и шила одеяла. Успех армии в походе на Советский Союз зависел от совместного труда всей Германии. Какие бы подозрения ни терзали немцев относительно их нацистского правительства, всех их объединяла единая цель: победа над «красной» угрозой. Даже отец Евы напомнил своей общине, что это — война за выживание: или христианская Европа окончательно покончит с большевизмом, или советские солдаты дойдут до Атлантического океана, оставляя за собой кровавый след разрухи.
Летом Ева сосредоточилась на своем огороде, за которым она тщательно ухаживала. Поскольку нужно было обеспечивать продовольствием армию, купить мясо стало практически невозможно, как и многие другие продукты. Ева уже забыла, когда в последний раз пробовала апельсин, а масло и сыр стали чуть ли не предметами роскоши. По этой причине она старалась вырастить как можно больше огурцов на засолку и капусту, которую можно было заквасить на зиму. Кроме того, в августе Ева провела немало времени, собирая вместе с туристическим клубом ягоды и закатывая варенье для отправки солдатам в качестве подарка на Рождество.
С Вольфом она не виделась с октября 1940 года Все это время Ева вела себя так, как будто ее мужа вообще не существовало. Более того, она надеялась, что так оно и есть. И все же Вольф был жив, и от него опять стали приходить письма Каждый конверт Ева вскрывала, стиснув зубы. Она так и не простила Вольфа, и не собиралась этого делать. Возможно, насчет Фюрера она и ошибалась, но насчет своего мужа — нет.
Тем не менее, к огорчению Евы, письма Вольфа не содержали угроз, которые могли бы подпитывать ее гнев. Они были самыми обыденными. Вольф ни разу даже не намекнул о своей стычке с Андреасом. По сути, он вообще не упоминал имени своего сводного брата. Письма Вольфа были наполнены описаниями походной жизни, его подвигов и удовольствия, которые он получает, убивая солдат противника. Он писал, что хаос битвы приводит его в восторг, как ничто другое в жизни, и что во время своих краткосрочных увольнительных он изнывает от скуки. Свое последнее письмо Вольф завершил пожеланиями Еве всего наилучшего, отметив, что вряд ли скоро окажется дома, учитывая отдаленность передовых линий Вермахта.
Первая суббота сентября 1942 года выдалась сырой. Густой речной туман висел над Мозелем почти до обеда, не позволяя Еве заняться лужайкой перед домом. Поэтому едва роса обсохла, она сразу же, взяв газонокосилку, отправилась подрезать траву. Еве нравилось это занятие. Она любила Щелкающий звук вращающихся ножей. Толкая взад-вперед газонокосилку, Ева почему-то всегда успокаивалась. Запах свежесрезанной травы уносил ее в те дни, когда она беззаботно пила лимонад и распевала песни на летних деревенских праздниках.
