Дальше следует история, наполненная любовными записками, красноречивыми взглядами, тайными свиданиями на парковке Джельси, у торгового центра в Синалунге. Как-то раз Арольдо оставил свою черную «панду» на стоянке незапертой, а его пассия втихаря от мужа открыла дверку и оставила для него на сиденье домашний пудинг в коробочке, блин, трэш какой-то.
Через месяц нерешительных попыток парочке наконец-то удалось совокупиться «аки диаволам» в маленьком амбаре за его огородом. Однако муж, как в худших классических сюжетах, узнал об их порочной связи, угрожал ему, угрожал ей, в общем, роман закончился. Через год женщина отправила Арольду описание своей несчастной жизни на двух листочках, в котором она плакалась на свою участь узницы и невозможность что-либо изменить.
— Ну а твои истории, Грандукинчик, наверное, не такие крученые?
— Не знаю. Скорее, не такие романтичные. Я и сам очень пошлый.
— Нет, ты мне вовсе таким не кажешься. Ты весь такой порядочный, образованный; у тебя, конечно, есть недостатки, как и у всех, но в целом я считаю тебя хорошим парнем. И потом, ты же внук синьора Эдуардо, и я к тебе со всем уважением. Да, тот был человеком старой закваски, воспитанный, с манерами, все такое. Бывалоча, встречал меня, всегда говорил: «Буонджорно, синьоре». Жаль, что он в последние годы перестал здесь появляться, а потом мне сказали, что у него страшный недуг.
— Вы и вправду жалеете?
— Не забывай, я ведь как санджовезе… Что думаю, держу про себя… а эти вот вокруг, они тобой не разговаривают, знаешь, почему? Просто завидуют. А я чего на это говорю: «Ежели у тебя так все круто, да и фиг с тобой, да и слава богу!»
— Спасибо, блин.
— Спасибо за блины?
— Нет, я говорю, спасибо вам.
— Всегда пожалуйста…
— …
— А чего вы с Джулией все воюете, чего бы вам любовью не заняться, обоим же неймется?
Черт, старик прав, но ситуация была слишком деликатная, чтобы пересказывать ее, срезая грозди одну за другой. Вполоборота я глянул в сторону Джулии: она тихонечко работала на шпалере с Кесслершами, а убогие тетки вовсю перемывали косточки женщинам поселка. В конце-то концов я всего лишь продинамил ее с пиццей, она уперлась, я не хотел тормошить ее, хотя мне и не доставляло никакой радости ее нахмуренное личико. Проблема в том, что, когда появляется, из чего выбирать, все эти любовные страдания перестают быть страданиями.
Джулия не задавала мне никаких вопросов, вела себя абсолютно спокойно, но хотя бы словечко в мою сторону. Не то что «Дьяболик», — даже сандвича с яйцами и помидорами не предложила. Я решил не трогать ее пока, хотя, признаюсь, тревога теснилась в моей груди, и никак не удавалось мне эту боль избыть.
Ева, о да, она ведь играла роль Евы, и ведь ни одной женщине такое даже в голову не приходило. Во время обеденного перерыва Джулия куда-то ускакала — ты где, дорогая? — а в пять она первая отправилась домой, не реагируя на злобные шуточки, которые почему-то так любят отпускать разные уроды в адрес беззащитных. Я совсем уже пал духом, я не понимаю девушек, которые так вот со мной себя ведут, хотя я им еще пока ничего не сделал. Эй, говорю я, чем же это я мог разочаровать вас? Мамма миа, какие же все-таки женщины обидчивые создания.
Я обсудил эту тему вечером с Рикардо, под мохито и чудную музыкальную нарезку из Эроса, Тициано и Лауры — он их так называл. Рикардо, оказывается, мечтал пригласить всех троих в качестве свидетелей на свадьбу брата Рамона. Четвертым, по всей видимости, должен был быть я. Я рассматривал фотографии с крещения племянницы Рикардо, но мне почему-то казалось, что это не религиозная церемония в Гаване, а какая-то свадьба в Тиране. В качестве подарка я бы наверняка вручил дисконтную карту магазина Cenci в Нью-Йорке, поскольку, полагаю, на Кубе такого не водится. Ну, разумеется, я это только подумал, а не сказал. Видите, я потихоньку начинаю становиться лучше.
Рикардо наконец был введен в курс дела — частично, что касалось Аниты, и почти во все, что касалось Джулии. И я отметил для себя две вещи. Первое: впервые я обращался к кому-то за советом в сердечных делах. Второе: кубинец, который приехал в Италию, чтобы ублажать не в меру резвую семидесятилетнюю старушку, очевидно, не самый лучший советчик в таких вопросах. Но другого слушателя у меня не было. Увы, порой мы почитаем людей за лучших товарищей просто за неимением альтернативы, грустно, конечно, но это так.
— Ты сам реши, чего больше хочешь — солнце или луну, солнце и луну трудно иметь одновременно, хотя иногда получается, энтьендес?
— А кто солнце, кто луна?
— Ты сам знаешь. Но, по-моему, Джульетта — солнце, а мучача из Милана — луна.
— А по-моему, наоборот.
— Вот смотри, та из них, которая вызывает в тебе улыбку, та и солнце. А та, которая вызывает в тебе грустные мысли, — та луна. Извини, я, наверное, переборщил с ромом в мохито, я чего-то расклеился…
Потом мы говорили о нотах Estrella gemela, и я представлял себя персонажем какого-то телесериала.
— Так, и что же мне делать, чтобы у меня были сразу и солнце, и луна?
— Ты и сам прекрасно знаешь, что делать, Леон, ты ведь всегда так и делал, правда? Ты когда-нибудь в чем-нибудь себе отказывал?
— Никто никогда не говорил мне нет.
— Уверен? Ты уверен, что Джульетта тебя хочет? С тех пор, как я здесь, в Италии, я только одно понял про итальянских женщин: важно не давать им себя подмять. Но вообще-то это, наверное, не только с итальянками, это со всеми бабами так надо.
Разговор прервался, потому что в комнату ввалилась Виттория «в штатском». На ней была юбочка, которая придавала Виттории какой-то уж совсем раздолбайский вид, хотя не могу сказать, что меня это раздражало. Два раза в неделю она училась танцевать сальсу в комнате у Рикардо, а по четвергам отправлялась двигать задницей в одноименный (с собой!) кабак — «Виктория ди Торрита», а Рикардо подрабатывал там аниматором.
Виттория дерябнула с нами душистого коктейльчику — Рикардо готовил мохито, замачивая свежую мяту — особый секрет, — которую выращивал тут же, в своей комнате, в горшке из-под лимонного дерева. А еще добавлял тростниковый сахар и лайм, отдавая дань ностальгии. А вот меня, например, в Милан вообще, ну его к черту, не тянет.
Тут Виттория объявила, что, мол, готова, и я поднялся было, чтобы оставить их одних предаваться безудержным шевелениям тазобедренных суставов,
