как бы это сказать, более человеком, что ли, более сильным, более свободным, более независимым. Пожалуй, я бы теперь мог спокойно прожить, даже если бы моя матушка прикрутила мне все краники, лишив ежемесячного пособия в семь тысяч евро плюс еще разных дивидендов и халявной аренды, что обеспечивало мне более или менее приличное существование. Хотя, если подумать, пять евро в час, которые я зарабатывал на виноградниках, это все же не такие большие бабки, но я мог бы прокрутиться, приторговывая дурью, той же травкой, например. Ну хорошо, хорошо, не будем ссориться с маман.
Анита и я, мы оба пытались расслабиться, но у нас было слишком много запретных тем, поскольку ее фокусы с Беттегой длились не просто долго, но еще и на виду всех наших друзей, хотя, как обычно, никто ничего по этому поводу не комментировал. Одно лишь было бесспорным: я решительно не знал, что представляет собой понятие гордость. Да, я оказался в конечном итоге слабаком, но в конце-то концов что в этом плохого? Не всем же быть сильными и уверенными в себе людьми, с незыблемыми принципами и великими идеалами. Тем более что никто не придет к нам на помощь, и про всех нас рано или поздно забудут, как писалось в той книжке, что подарил мне Стефан. Про нас забудут очень скоро.
Казалось, Анита читает мои мрачные мысли. Покалывая вилкой своего тунца в тартаре, она снова подняла бокал, держа его за ножку, лишив тем самым меня возможности сделать ей экспертное замечание.
— Наконец-то одни. За нас и за то, что будет.
— Знаешь, я скучал по тебе.
— …
— …
— О, какое замечательное вино, а, Леон?
— Цепляет, верно?
Однако было что-то, что меня тормозило и от чего коченели пальцы: как ты можешь сидеть за одним столиком с Алтеей после того, как познакомился с Евой? Передо мной время от времени возникало лицо Джулии, ее красная бандана, ее веснушки, и я как-то резко отключался.
— О чем ты думаешь?
— А?
— О чем ты думаешь, Леон?
— О твоих духах. Я думаю о твоих духах.
Мы еще долго сидели за столом, а официанты ходили вокруг на цирлах, то подливая вина в бокалы, то услужливо накручивая перчику из специальных терок, а потом уж гормоны взяли свое, заставив нас закончить ужин и отправиться мириться изо всех сил.
Я помню только, что был груб, как никогда. Я взял Аниту сзади, я отдрючил ее с такой жестокостью, что даже сам удивился. Гнева и недоимок накопилось столько, что мне казалось излишним дарить ей еще и предварительные ласки. Но Анита тащилась, нравится, сука, вот он я, тащись. Причинять боль некоторым женщинам есть единственный способ доставить им удовольствие.
33
— Ты здесь надолго?
— На недельку, может, на две. Не знаю. Мне здесь хорошо… Подальше от моей матери, от братца, от Лолы.
— Подальше от меня.
— Да, Анита, мне хорошо, когда я далеко от всех, в том числе и от тебя. Но почему бы тебе не остаться здесь, не развеяться? Донна Лавиния будет счастлива с тобой познакомиться, и здесь есть еще такой Рикардо, он хоть и эмигрант, экстракомунитарио, но очень симпатичный парень.
— Я не понимаю этого твоего «но».
— Какого «но»?
— Забудем… ты расист!
— Как хочешь. Слушай, позвони этой своей наследнице и задержись здесь на пару деньков.
— Я ужасно устала, Леон, и потом, я просто не могу. Давай не будем торопиться, просто вспомним, как нам было хорошо в эти два дня. А когда вернешься, мы увидимся в Милане.
Я ехал, выставив локоть из окошка — мне хотелось, чтобы люди в Колле меня увидели — даже когда машина Аниты мчалась в облаках пыли, преследуемая собаками. Моя тачка по-прежнему стояла запаркованная на щебенке — швейцарский номер, диски «Роллинг Стоунз» на сиденьях.
На мне все еще был щегольский костюм, хотя в руках я держал холщовую рабочую сумку. После дня, посвященного целиком сексу и купаниям, мне безумно хотелось жрать, чего уж тут скрывать. На часах было чуть больше восьми, поэтому я решил сразу зайти к донне Лавинии. Я застал ее в компании с Рикардо перед тарелками с пичи, которую Мена приправила соусом ал-ла-нана — проще говоря, рагу из утки. Ну почему это каждое блюдо необходимо снабжать понятием? Впрочем, сегодня вечером я готов сожрать все и так, даже сырую требуху.
Донна Лавиния распорядилась принести еще одну тарелку, но вид у нее был недовольный. О причинах я мог догадываться, хотя, по большому счету, мне было решительно наплевать. Я исчез, никого не поставив в известность, я сбежал с виноградника, сбежал от взятых на себя обязательств.
— Мы уж думали, что ты больше не появишься, и мне было бы очень неприятно…
— Вы правы, донна Лавиния, но это было сильнее меня.
— Мог бы потратить одну минуту, чтобы предупредить нас.
— Бывают ситуации, когда у тебя нет даже минуты, жизнь зовет, и ты летишь.
— Жизнь это не только страсть, не забывай. Жизнь — это все твои поступки, все, чем ты полон… И если ты полон только любовью, то без любви ты пропадешь. Тебе останутся в удел лишь депрессия да скорби, которые следуют за любовью. Ну ладно, мы все-таки очень рады, что ты к нам вернулся, верно, Рикардо?
Рикардо смотрел на меня с заговорщицким видом, давая понять, что абсолютно поддерживает мою авантюру. Ведь он-то Аниту видел и даже, по-моему, слюни на нее пускал, чертов latin lover. Хорошо еще, что Анита презирала танцы в принципе, иначе она точно повелась бы, едва увидев эти перекатывающиеся упругие ягодицы — куда там Рикки Мартину. Помню, как-то раз, пьяный вдрызг, я долго уговаривал ее станцевать со мной танго с розой во рту и таки заставил. Бедняжка Анита, пожалуй, ее сдержанное отношение к танцам вполне оправдано.
Рикардо налил мне выпить — любимый напиток его госпожи-гейши: «Дракон и Семь Голубок». Вино-самец, как называл его Рикардо, тогда как Cenerentola было, вне сомнения, самкой.
— Вы мне так не сказали, почему же все-таки вино называется Cenerentola…
— Знаешь, Трекуанда является частью района Орча, который располагается между двумя престижными зонами виноделия: с одной стороны Монтальчино, где производят брунелло, с другой стороны Монтепульчано, там делают вино нобиле. А я вообразила, что мое красное вино — это Золушка в окружении двух старших и известных сестер. И в конце концов побеждает все-таки Золушка… По крайней мере, в моих фантазиях.
— Прикольно…
— Я рада, что ты оценил…
