не было…» Я чувствую, как она пожимает плечами. «Она была злой».
Ее мать была с ней зла?
Ярость начинает закрадываться на край моего зрения. Моя мама — моя опора. Она всегда была рядом со мной. Во всем. Представить, каково расти в мире, где она была жестока со мной… Я не могу.
«Она причинила тебе боль?» — спрашиваю я как можно спокойнее.
Валентин снова пожимает плечами. «Ничего плохого».
Я сжимаю ее пальцы. Это ужасный ответ.
«Она любила щипаться, — говорит мне Вэл. — Но она гораздо точнее обращалась со словами».
«Ангел…» Я даже не знаю, что сказать.
«Когда мне было восемь, я нашла книгу о беременности и родах. Она была очень простой. Детская книга с иллюстрациями. Но в ней говорилось о том, что ребенку нужно девять месяцев в животе матери, прежде чем он сможет выйти наружу. Мне всегда говорили, что я — ребенок Дня святого Валентина, в честь которого меня и назвали, поэтому я сняла календарь со стены и отсчитала дни от своего дня рождения. И когда они не совпали, я совершила ошибку, спросив об этом маму». Она презрительно смеется. «Она сказала мне, что я глупая и не знаю, о чем говорю».
Вэл кладет свою вторую руку поверх моей, зажимая мою руку между своими.
«Я был глупым ребенком. Потому что я всегда верил ей. Я верил ей, когда она сказала мне, что я поздно вышел, а не что она забеременела позже в феврале, потому что она не была с моим отцом в День святого Валентина. Потому что он, вероятно, был со своей настоящей женой. И я верил ей, когда она сказала мне, что мой отец слишком занят и слишком важен, чтобы жить дома с нами. Я не знал, что видеть своего отца всего шесть раз в год — это ненормально».
«Ты не был глупым».
Она сжимает свои пальцы вокруг моих. «Первые похороны, на которых я присутствовала, были похороны моего отца. Мне было девять. И я не могла понять, почему мы должны сидеть сзади». Она сглатывает. «Дом, я была так смущена».
Я подхожу еще ближе.
«Там было так много людей. Это было похоже на…» Она шмыгает носом. «Это было похоже на похороны твоего кузена. Очень мило. Много людей. Но моя мама… Я так плакала, когда она сказала мне, что он умер, но она только злилась из-за этого. Я ни разу не видела, чтобы она плакала из-за него, и чем больше я плакала, тем злее она становилась. Я помню, как она ущипнула меня во время службы. Злилась, что я была такой эмоциональной».
«Блядь», — шепчу я, желая обнять девочку Валентайн и защитить ее.
«Это было до того, как священник упомянул, что у моего отца остались жена и дети, которых он назвал по имени».
«Блядь», — на этот раз звучит громче.
«Довольно много». Она вздыхает. «Это разбило мое маленькое сердечко. Потому что он был единственным человеком, который когда-либо говорил мне, что любит меня. И… это была ложь».
«Он, может, и был изменщиком и мудаком, но он не мог не любить тебя», — говорю я искренне, прежде чем осознаю, насколько правдивы эти слова.
Кто бы не любил эту женщину?
Ее живот дрожит от прерывистого дыхания. «Когда служба закончилась, и семья вышла первой, мама Кинга посмотрела на меня так, будто я была худшим, что она когда-либо видела. Я даже не могу ее винить сейчас, но в то время… Это было ужасно. Мне стало очень плохо. И у Аспен было такое же выражение лица».
«Это не твоя чертова вина», — выдавливаю я из себя.
«Я знаю. Но я был живым доказательством».
«А как же Кинг? Ты сказал, что тебе девять. Он ведь на двадцать лет старше, да? Он бы наверняка не стал обвинять ребенка в неверности отца».
«У меня не хватило смелости посмотреть, как он проходит мимо».
Не хватило смелости. Как будто каждое ее предложение отрывает кусочек моей души.
Я сосредотачиваюсь на ее руках вокруг моих. «Что случилось потом? Как вы сблизились с ними?»
«Я не такая», — шепчет она, сжимая мои пальцы крепче. «После похорон маме стало хуже. Она употребляла наркотики. Разные наркотики. Разных людей. Все, что она могла использовать, чтобы притворяться, что жизнь не настоящая. Мы много переезжали с одной квартиры на другую, но когда мне исполнилось пятнадцать, Кинг появился у нашей входной двери».
«Это был первый раз, когда вы его увидели после похорон?»
«Да», — подтверждает Вэл. «И он был там, чтобы сказать мне, что мой отец оставил меня в своем завещании. И что я буду посещать частную среднюю школу, и что все это оплачено».
«Это не поступки человека, которому все равно», — тихо говорю я ей, ненавидя ее за то, что она думает, что никто из родителей ее не любил.
«Ты, наверное, прав», — признает она без убеждения, и мне приходится задуматься, насколько пугающим был бы тридцатипятилетний король Васс для пятнадцатилетнего Валентина. «Но это только ухудшило мою жизнь. Потому что моя мама возненавидела меня еще больше».
«Как?» Я серьезно не могу понять эту суку.
«Потому что моя мама забеременела от меня, думая, что она будет обеспечена на всю жизнь. И она вроде как была. Он платил за нее за квартиру и давал ей карманные деньги на еду и прочее всю мою жизнь. Пока он не умер, и деньги не иссякли, а моей маме все еще приходилось кормить еще один жадный рот». То, как она произносит последнюю строчку, говорит мне, что она уже слышала это раньше. «Поэтому, когда Кинг пришел, чтобы рассказать нам об обучении, моя мама вышла из себя. Требовала, чтобы она получила эти деньги. И как так получилось, что Кинг просто не мог выписать ей чек на всю сумму обучения и отпустить меня в государственную школу? Он, очевидно, этого не сделал. И хотя он был добр ко мне, я чувствовала, как сильно он ненавидел мою маму. Он меня пугал».
«Ты ходил в школу?»
«Я так и делал. И в конце концов мама просто привыкла к этому. Или забыла об этом. Но в основном она предоставляла меня самому себе. Пока мне не исполнилось восемнадцать».
Я даже почти не хочу спрашивать. Я знаю, что ответом будет не вечеринка по случаю дня рождения. «Что случилось, когда тебе исполнилось восемнадцать?»
«Кинг вернулся и сказал, что мой колледж тоже оплачен». Мои глаза полностью привыкли, поэтому я наблюдаю, как
