на цыпочках, чтобы Робертино не увидел, прокралась на задний двор. Прислонилась к стене, закрыла глаза и вздохнула, желая только одного, хотя бы минуту никого не видеть. А Томми, хотя у него на кухне бекон подгорал, принес ей на улицу котлету. Красивая такая котлета, румяная, средней степени прожарки. Веро тогда небрежно кивнула, взяла тарелку и с апатией съела ту котлету. Разве только удивилась про себя, что после обеда еще что-то осталось… И она только потом поняла, что эту котлету, выкроив у себя время, Томми исключительно для нее пожарил. И Веро так теперь хотела показать ему, что она ценит и помнит ту котлету, что, вздыхая, смотрела на курицу и готовилась ее съесть.
Потом белки к дереву вернулись. Устали, переели, махнули хвостами, полезли спать. Они с непривычки устали: к вечеру слишком шумно становилось.
Особенно много шума Хорошая доставляла. Она теперь все время с восторженным визгом носилась по дворцу, благо, что коридоры были большие, а слуги к ее воплям как к воплям королевской дочери относились снисходительно.
— Веро! Веро! — пробегая как-то мимо, остановилась она, ее аж трясло от счастья. — Мне кухню отдали!!!
— Поиграться? — вяло поинтересовалась Веро.
— Нет, насовсем. Константин… то есть папа, сказал, делай там, что хочешь, представляешь?
Но Константин, широкой души Король, на этом не остановился. В знак милости он свои желтые ботинки Буржую отдал. Буржуй со ступенек свалился, когда Константин ему их на крыльцо вынес. И когда пес понял, что это подарок, то заскулил от счастья, подполз, обнюхал и обнял двумя лапами как сокровище. Потом связал ботинки шнурками, чтобы не потерять, и с восторгом таскал по коридорам, так же как и Хорошая, создавая много шума. Сам-то он, конечно, в них утопал и носить не мог, но само обладание ставило его в своих же глазах на высшую ступень самодовольства.
Томми тоже был счастлив. Он, конечно, не признавался, но когда к нему пришла Алиса, с раскаянием, вся красивая, как звезда, то ему словно бутылку бальзама на душу пролили, хотя у них с Константином еще коньяк незаконченный стоял. Константин как раз лимон нарезал, делал вид, что не слушает, но в душе Томми аплодировал — тот стоял как кремень и не поддался на чары.
…На обратном пути в коридоре Максимильян столкнулся с печальной Алисой и под канделябром слово за слово рассказал ей, что только что с ее батюшкой беседовал.
…Максимильян его в саду увидел. Удав был собран в дорогу, стоял с двумя чемоданами, казну под дерево закапывал — ему все с собой не унести было. Пыхтел, был крепко не в духе, яма никак большой не получалась.
«Может, лопату поддержать?» — дрогнуло доброе сердце Максимильяна…
Максимильян ведь все понимал. Ему вдруг тоже грустно стало. У него здесь так хорошо дела шли, что оставлять все было жаль. И еще он Веро искал. Им в этой суматохе никак не находилось времени, чтобы поговорить.
Нашел он ее все под тем же деревом. Веро сидела на траве и, уставившись куда-то в глубину парка, без страсти ела третий кусок абрикосового торта.
Но раньше, чем Максимильян подошел, ее Буржуй увидел. Подбежал радостно, гремя ботинками, но Веро даже глазом в его сторону не повела. Буржуй тогда примолк недоуменно, сел рядом и стал ждать, когда Максимильян подойдет, в надежде, что тот что-нибудь хорошее скажет и лед растопит. Но Максимильян сначала шел медленно, и его долго ждали, а потом сел рядом и тоже ни слова не проронил. И так они сидели втроем на траве, пригретые летним солнцем, и каждый думал о чем-то своем…
— Пройдет немного времени, — сказала, наконец, Веро, — и это все забудется. Либо по возвращении, чего доброго, мы решим, что спятили.
Максимильян с Буржуем молчали и, не сговариваясь, думали о том же самом.
— Все забудется, — повторила Веро, — Томми возвращается в Италию и поступает на курсы актерского мастерства, Принчипесса едет в Сибирь учиться лечить тигров. Чокнутая. Я, конечно, попробую ее отговорить… Хорошая теперь уже не с нами… Все забудется…
Буржуй наклонил вбок голову.
— А ты напиши, чтобы не забылось…
Веро поморщилась.
— Сам напиши…
— Я не умею. А ты можешь. Что ты отмахиваешься? Помнишь, как нас в подвале напугала, стихами заговорив? У тебя есть воображение, главное, не слишком ему поддаваться.
— Да что ты все вспоминаешь тот подвал, — с досадой прошипела Веро.
А Максимильян вдруг посмотрел на Буржуя, потом на Веро, потом опять на Буржуя, и вдруг хлопнул себя по лбу.
— Точно! — воскликнул он. — Вот это я дал! С утра думаю, где начальный капитал взять. А тут ты прохлаждаешься. Чего тут думать! Хочу, не хочу — надо. Ты напишешь, а я продам… Пиши-пиши, я не отстану. Я уже деньги знаю, куда вложить.
И после этого Максимильян приободрился — пошел Алессандре дела передавать. Написал ей стратегию бизнеса, Алессандра не знала, как его благодарить: начав шить башмаки, она в себе новый дар открыла.
Лошадник ей теперь не помогал, он с головой в государственные дела ушел, зато Чивас все с тем же постоянством от башмаков был без ума. И от Алессандры. Вызвался с ней дружить и целыми днями от нее не отходил.
Константин с Королевой, не отпуская рук, за голову держались: все стремительно мчалось к тому, что, не успев побыть родителями, они скоро станут бабушкой и дедушкой.
Но тут Росомаха не подвела — обещала, что со всеми будет нянчиться. Но поблажек не ждите: воспитывать будет в строгости. Нам тряпки в королевском семействе не нужны!
…Оставалась еще Лошадь. Узнав, что полцарства не будет, она устроила протест и ревела всю ночь под окнами, пока к ней Константин в халате не спустился. И как ни высок был его авторитет, Лошадь ни в какую не отступала.
Пришлось звать Максимильяна.
Тот вышел, полуспя, с блокнотом и подсчитал, во сколько Лошади содержание того полцарства обойдется. Потом Максимильян приплюсовал свои комиссионные и сунул ей листок в морду. Лошадь опешила и согласилась на отступные.
— И премию каждую неделю, — ревела она в спину, пока Константин в тапочках по ступенькам поднимался. — Но возить больше никого не буду! Если только сама захочу. Для души…
Константин кивнул, не оборачиваясь. Четыре часа утра было…
ЭПИЛОГ
Когда дело коснулось казны, оказалось, что, пока Удав рыл яму под деревом, Максимильян эту казну у него стянул и в другом месте перепрятал…
Тогда Удав решил никуда не ехать. Константин его разжаловал из министров,
