А Михайло слушал его полулежа, утонув в обрыдлых курчавых овчинах, и по красивому, твердому, в красивой седине подступающей старости лицу тверского князя проходили волны дум и обид, словно тени облаков, волочащиеся по земле вослед своим облачным повелителям.
– Торжествуешь, боярин? – недобро кривя сивый ус, прошал тверской князь.
– Нет, княже! – устало и просто отвечал Федор Кошка. – Скорблю! Был бы ты – служил бы тебе верою-правдой. А только, княже, Русь-то у нас одна!
Тут, в Орде, ежели годы пробыть, как я, много больше понимать приходит, чем дома, где нам, ни тебе, ни Митрию, власти не поделить! А Русь – одна… Я Руси служу, князь! Уже давно ей, а не князю своему. Князья смертны, как и мы вси. Не веришь, княже, а послушай меня, старика!
Молодость и от меня ушла, а земля осталась. И останет после меня. Конечно, я в почете и славе от князя свово, вишь вельяминовский терем купил! А и исчезни все – и почет, и зажиток, и власть – по слову Спасителя нашего, горнего судии, Исуса Христа, повелевшего лишь те богатства сбирать, коих ни червь не тратит, ни тать не крадет, – исчезни все, и что останет?
Земля, родина! Гляжу вот тут на полоняников наших, давно гляжу! Вник, понял! Надобна власть! Единая! Дабы тех вон женок с дитями не угоняли в полон! Поверишь, княже, а хошь и не верь! Люб ты мне! Ты и князь без порока, и воин прямой, а – не твое время нонече! Ну, и взял бы ты у нас великое княжение володимерское! И что с того? Долго б им володел? Али Ягайле передать землю русскую?
(«Эх, боярин, боярин! Ведал ты, чем меня укорить!») По суровой щеке княжеской, по уже немолодой, загрубелой, прорезанной морщинами щеке скатилась, блеснув, предательская слеза. На днях дошла весть из далекой Литвы, что Ягайло расправился с тестем Ивана, Кейстутом, уморив дядю в затворе, и любимая сноха, Марья Кейстутьевна, жена старшего сына Ивана, осталась сиротой. Суровый Ольгерд никогда бы не пошел на такое!
Прав боярин! Хоть в этом одном, да прав! И Орда теперь чужая, Тохтамышева Орда! Ему уже не помогла! И не отдаст он, Михайло, русскую землю Ягайле, убийце великого дяди своего, последнего рыцаря прежней, языческой Литвы! Хоть и сам приходит Ягайле дядею!
Ненароком смахнувши нежданную, стыдную слезу, усмехнул Михайло, глянул на московского боярина. Тот сидел, задумчиво утупив взор в столешню, – верно, не видал али не пожелал узреть невольной ослабы князя.
– Ты тута, в Орде, не обесерменился невзначай? – вопросил.
– Нет, князь! – без злобы отмолвил Федор Кошка. – Хоша и то скажу, что всякая вера – вера. И у бесермен своя, и у мунгалов своя, и у тех, что в Индии живут, еще другояка вера! И все люди, и все Богу веруют, и не скажу, что мы одни люди, а иные прочие нелюди, нет, и того не скажу!
Насмотрелси! Всякой есь народ и у их! И тоже есь, што нас за нелюдей считают! И токмо как уж я правой веры держусь, дак и тово, в ней родилси, в ней пущай и похоронят меня! Веру порушить – весь язык загубить! Без веры народ – что полова под ветром! И ты, князь, веры православной не отступишь своей, и я не отступлю!
– По то и пришел? – вновь скользом оглядывая боярина, вопросил Михайло.
– По то и пришел! – подтвердил Кошка, кивая не столь князю, сколь думам своим. – Одинакие мы, вишь!
– Здесь, в Орде, да… – нехотя подтвердил Михаил. И замолк, и что-то пронеслось, повеяло незримое. (Девять летов спустя младший отрок Михайлов, Федор, будет обручен с дочерью Федора Андреича Кошки. До того много летов, но не здесь ли, не теперь повеяло меж родителями будущих жениха и невесты тем духом взаимного понимания, которое токмо и содеяло возможным этот брак?)
– Скоро уезжаю, Федор! – примирительно произнес князь Михайло. – Не то у вас с Дмитрием на посулы да поминки и серебра недостанет, тово!
– Серебра достанет! – раздумчиво отверг боярин. – Иного недостает у нас на Руси!
– Через кровь, Федор, трудно переступить! – отмолвил, перемолчавши, тверской князь.
– Через кровь – да! – вымолвил Кошка в свой черед.
– Сына оставляют у меня в Орде! – с упреком произнес Михайло.
– И княжича нашего Василия тоже! – возразил Кошка. – И Василья Кирдяпу! Тохтамыш ото всех сильных князей по сыну, вишь, берет! Мыслит, с того ему легота настанет Русью править… Не ошибся бы только! – раздумчиво домолвил боярин. – А и тута княжичам, нашему да твоему, при таковой нуже не след бы враждовать!
(Вот ты за какою надобью приволокся ко мне! – догадав, мысленно возразил Михайло. Но зла на Кошку как-то не было.) – Ростовчан-то отпускает?
– спросил. – Ну, да те ему не опасны, вишь…
Сколько богатств оставили нынче в Орде князи русские! А зачем? Чтобы получить из рук нового хана старые уделы свои, коими и допрежь того володели!
И оба, князь и боярин, опять молча глянули друг на друга, почуявши в этот миг, что какими бы злобами ни разделяла их нынешняя судьба, но они и при этом одно, единое, чему и надобно быть не поврозь, а вместе, и имя чему – Русь.
Глава 14
В мае, да и в июне было ни до чего. В разоренном войною княжестве следовало взорать и засеять всю пашню,
