Отси придирчиво осмотрела монахиню.
— Я не могу ручаться за жизнь всех путешественников, мать-настоятельница. Я вожу караваны вот уже десять лет и потеряла за это время столько людей, что даже стыдно признаться.
— Эль-Фааба едет по собственному желанию, — сказала настоятельница. — Если захочет вернуться, мы примем ее назад. Она одна из нас.
На взгляд Отси, понурая монахиня не могла быть одной из кого бы то ни было. Ни рыба ни мясо, ни умная, ни дура — сестра Эль-Фааба стояла и безмолвно смотрела в пол. Отси дала бы ей на вид лет тридцать, хотя в монтии чувствовалось что-то еще не вполне взрослое.
— Да, и еще багаж — справитесь?
Настоятельница показала на веши, уложенные перед входом в обитель, и обернулась к отбывающей монахине.
— Благословенное дитя Безымянного Бога. Ты уходишь от нас в поисках успокоения. Ты чувствуешь, что должна искупить какую-то вину, прежде чем обретешь успокоение. Тебя не утешает больше всепрощающая тишина обители. Ты возвращаешься в мир. Мы отпускаем тебя — с любовью и пожеланием удачи. Бог тебе в помощь, дочь моя.
Монахиня все так же молча смотрела в землю. Мать-настоятельница вздохнула.
— Ну, нам пора.
Она вынула из складок одежды тугую пачку денег, отсчитала несколько бумажек и передала их Отси Цепкорукой.
— Думаю, этого хватит на дорогу и еще останется.
Сумма была внушительная. За сопровождение одной бессловесной монахини Отси получила больше, чем со всего остального каравана.
— Вы слишком добры, мать-настоятельница, — сказала она, сжимая деньги в цепкой здоровой ладони и прижимая больную руку к груди.
— Слишком добрых не бывает, — улыбнулась настоятельница и с удивительной проворностью скрылась за монастырскими дверями.
— Ну, теперь ты сама себе хозяйка, Эльфи, — сказала сестра-казначей и юркнула вслед за настоятельницей.
Отси пошла грузить веши в повозку. В обнимку с чемоданом спал толстый чумазый мальчуган.
— Иди гуляй, — сказала Отси.
— Меня тоже обещали взять, — сонно отозвался мальчик.
Когда сестра Эль-Фааба не подтвердила и не опровергла его слов, Отси начала понимать, почему ей так щедро заплатили за то, чтобы увезти зеленокожую монтию.
Обитель Святой Глинды находилась в двенадцати милях к юго-западу от Изумрудного города и подчинялась городскому монастырю. Со слов настоятельницы, сестра Эль-Фааба провела два года в городе и пять лет здесь.
— Вне святой темницы тебя все равно сестрой называть? — спросила Отси.
— Можно просто Эльфабой.
— А мальчика?
Монтия пожала плечами.
Проехав несколько миль, они присоединились к каравану. Всего в нем было четыре фургона и пятнадцать путешественников. Эльфаба с ребенком подошли последними. Отси описала предстоящий путь: на юг вокруг Мертвого озера, потом на запад через Кембрийское ущелье, далее на северо-запад через Тысячелетние степи, затем остановка в Киамо-Ко — и дальше на северо-запад. Она предупредила, что Винкус — дикая земля, где живут воинственные племена: юнаматы, скроуляне и арджиканцы. А еще хищники. И духи. Поэтому нужно держаться вместе и полностью доверять друг другу.
Эльфаба рисовала фениксовым пером картинки на земле и, казалось, не слушала объяснений Отси. Мальчик боязливо присел на корточки в нескольких шагах от нее. Он был чем-то вроде пажа и прислуживал ей, но при этом они не разговаривали и почти не смотрели друг на друга. Отси удивленно поглядывала на них и боялась, как бы не вышло чего-нибудь недоброго.
Караван двинулся к вечеру и преодолел лишь несколько миль до первой остановки у реки. Путешественники, в основном гилликинцы, безудержно болтали, поражаясь своей смелости пуститься в опасное странствие. Причины у всех были разные: дела, семья, долги, сведение счетов. Для храбрости они затянули песню. Отси тоже было присоединилась, но скоро бросила. Ей стало ясно, что каждый из попутчиков много отдал бы, лишь бы не ехать в пугающую даль. Кроме, разве, Эльфабы, но та сидела особняком и все больше молчала.
Богатый Гилликин остался позади. Винкус встретил путников галькой, разбросанной по влажной земле. Ночами ориентировались по небу. На юге светила Ящерова звезда; туда, к опасному Кембрийскому ущелью, и двигались путники. По сторонам от дороги темнели сосны и звездолисты. Днями они манили странников в свою тень, а ночами изрыгали из себя сов и летучих мышей.
Ночами Эльфаба подолгу лежала без сна. Теперь, под открытым небом, где перемигивались звезды, изредка покрикивали птицы и чертили тайные знаки метеоры, к ней возвращались прежние думы. Временами она хваталась за перо и записывала пришедшие в голову мысли, а иногда просто обдумывала их, обсасывая со всех сторон.
Ее путешествие только началось, а семь лет монастырской жизни уже сглаживались из памяти. Все то тягучее, монотонное время. Коричнево-красные полы, которые она мыла часами, стараясь не замочить рук, но которые едва ли становились чище; виноделие, помощь в монастырской больнице, напоминавшей лазарет Крейг-холла. Надевая на себя монашеское облачение, принимая всеобщее равенство, не нужно было больше бороться за свою неповторимость: ну сколько, на самом деле, неповторимых существ может создать природа или Безымянный Бог? Погрузившись в будничные заботы, монтия сама собой вставала на праведный путь. Время текло незаметно. Прилетала и спускалась на окно красная птичка — значит пришла весна. Надо было сметать с крыльца пожухлые листья — наступила осень. Три года прошли в полном молчании, следующие два ей разрешили говорить шепотом, а потом еще на два, по решению настоятельницы, перевели в монастырскую больницу, в палату для безнадежных больных. Такова была лестница, ведущая вверх. Или вширь.
Девять месяцев, вспоминала теперь, лежа под звездами, Эльфаба, как будто рассказывала кому-то свою историю. Девять месяцев она ходила за умирающими и за теми, кто даже умереть толком не мог. Она настолько свыклась со смертью, что начала даже видеть в ней особую красоту. Человек — как лист, умирает сразу, целиком, если, конечно, в нем что-то не нарушается и не отмирает сначала одна его часть, потом другая, третья и так далее. Эльфаба могла хоть всю жизнь, быть сестрой милосердия: поправлять одеяла в накрахмаленных пододеяльниках, укладывать обездвиженные руки, читать вслух бессмысленные, но приносящие успокоение слова из Писания. Со всем этим она справлялась хорошо.
Но потом, год назад, в их приют привезли беспомощного Тиббета. Он еще был не настолько плох, чтобы не узнать бывшую подругу, несмотря на прошедшие годы и молчаливость Эльфабы. Слабый, не способный самостоятельно сходить по нужде, весь в пролежнях Тиббет все равно был живее, чем она, и без устали пытался пробудить Эльфабу ото сна: звал по имени, шутил, вспоминал институтские истории, ругал старых приятелей за то, что бросили его, подмечал мельчайшие перемены в ее движениях и мыслях. Он напомнил ей, что значит думать. Против ее воли этот изнуренный, умирающий человек возродил в ней личность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
