Перед глазами встала сцена, свидетелем которой ему доводилось быть не раз: между выстроившихся в два ряда, вооруженных дубинками воинов бегает приговоренный к смертной казни преступник, чье тело уже через несколько секунд начинает походить на кровавое месиво.
– Выбор за тобой, брат, – тихо сказал Аттила, направляясь к двери.
– Что там? – прохрипел Бледа, указывая на рог, примерно на четверть наполненный полупрозрачной жидкостью.
– Болиголов. По сравнению с распятием на кресте или прогоном сквозь строй приносит милосердную и, что немаловажно, безболезненную смерть. Сначала ты почувствуешь слабость, попытаешься идти – не будут слушаться ноги. Потом у тебя начнут неметь конечности, еще через несколько минут паралич охватит все тело, легкие перестанут работать, и ты умрешь от удушья. К подобной смерти был приговорен один грек, некто Сократ – его обвиняли в развращении юношества. Вполне подходящая смерть для тебя, человека, толкнувшего на преступление Констанция. Завтра, когда вернусь, надеюсь обнаружить тебя мертвым либо умирающим – иначе тебе придется предстать перед Советом. Бежать даже не пытайся; комната будет заперта. Пусть твоя последняя ночь принесет тебе мир и покой, брат.
После ухода Аттилы Бледа долго еще сидел, завороженно пожирая глазами оставленный на столе рог. Часы шли за часами, ярко светившее днем солнце уступило место на небе неярко мерцавшим звездам, тихо стонал за окном Констанций, а Бледа все не мог принять какое-либо решение. Несколько раз он приближался к столу с протянутой рукой, но каждый раз в ужасе отдергивал ее в последнюю секунду. Страх и напряжение давили на него столь сильно, что в конце концов его склонило ко сну. Спал Бледа беспокойно и проснулся с первыми серыми лучами света, проникшими в комнату сквозь закрытые ставни. Крики Констанция к тому времени уже смолкли. Умер, подумал Бледа, а значит, обрел покой. Покой. Можно, конечно, продлить жизнь на несколько часов, долгих, ужасных часов, отказавшись пить болиголов, но что это даст?.. Так или иначе, мне конец, подумал Бледа. Решившись, он закрыл глаза и, схватив рог, осушил его одним махом. Вскоре во всех его членах началось неприятное покалывание, сменившееся повсеместным онемением…
* * *
Оплакивать Бледу не стали. Его вклад в достижения двойной монархии был незначительным и не шел ни в какое сравнение с выдающимися подвигами брата. Тем не менее, пусть при жизни Бледа и был никчемным правителем, похоронили его со всеми подобающими королю гуннов почестями. Даже если кто-то и подозревал о том, что Аттила приложил руку к смерти родного брата, вслух об этом не говорили – скорее не из страха наказания, а из обычного безразличия. Ни любовью, ни уважением соплеменников Бледа не пользовался, а факт обладания Священным Скимитаром ставил Аттилу в один ряд с небожителями.
Так Аттила стал единственным правителем гуннов, бесспорным властелином государства, простиравшегося от Визургиса на западе до Окса на востоке, от Скандии на севере до Персии на юге. Теперь он, казалось бы, мог спокойно наслаждаться своей властью. Но удовлетворения Аттила не чувствовал – его мечты о величии гуннского народа потерпели крушение, и надежд на то, что что-то еще можно исправить, он уже не питал.
Глава 36
К Эгидию [46] , трижды консулу, взывают бритты.
Гильда. О погибели Британии. Конец V в. или начало VI в.
Буря, на протяжении многих дней бушевавшая над Британией и вынудившая двух орланов сорваться с насиженных мест над камбрийскими клифами и долететь почти до побережья Галлии, наконец угомонилась. Порывы ветра утихли; орланы вновь обрели способность камнем падать вниз и воспарять. Поймав струю постоянного воздуха в нескольких тысячах футов от узкого Галльского пролива, соединявшего берега Галлии и Британии, они повернули на северо-запад и, медленно, величественно помахивая огромными крыльями, полетели обратно, к своим гнездам.
С высоты их полета легко можно было бы разглядеть все британское саксонское побережье, с его цепью фортов и укреплений, тянувшихся от Эстуария Метариса до острова Вектис: Бранодун, Гараннон, Регульбий, Рутупие, Порт Дубрис, Андериду и огромный Порт Адурни. Более полутора сотен лет эти массивные сооружения сдерживали наскоки голубоглазых язычников-пиратов со всего Германского океана. Теперь же, за исключением малочисленного и давно не получавшего жалованья контингента limitanei , отбивать атаки морских разбойников было некому. Эти второсортные пограничные войска представляли собой все, что осталось от британской армии после того, как узурпатор Константин (самопровозгласивший себя Третьим) увел более полувека назад легионы в Галлию; увел, чтобы уже не вернуть.
Лишившись единого командующего, в роли которого выступал назначаемой Равенной комит саксонского побережья, форты стали не более чем изолированными укреплениями, между которыми налетчики-саксы могли беспрепятственно проводить свои суда в бухты и эстуарии, что позволяло им разорять уже и удаленные от моря территории страны. Организовать сопротивление оказалось некому, и расположенные у прибрежной полосы земли быстро поросли вереском и кустарниками, так как люди покидали этот район, мигрируя на запад или находя убежище за крепкими стенами городов. На прекрасных дорогах, по которым некогда эхом разносилась тяжелая поступь римских когорт, теперь росла трава; лисы и барсуки обустраивали берлоги в покинутых усадьбах, а на мозаичных полах покосившихся вилл разводили костры случайно забредшие туда бандиты.
Если бы орланы посмотрели вниз, то увидели бы, как, вслед за ними, ползут по беспокойному морю в направлении британского побережья три маленькие точки.
* * *...
«Флавия Аэция, Патриция, Магистра Армии всей Галлии, трижды Консула, приветствует Амвросий Аврелиан. Будучи вашим другом и согражданином, смиренно прошу вас внять моей просьбе, с коей обращаюсь я от лица несчастных жителей нашего острова, беззащитных овечек, изводимых саксонскими волками….».
Амвросий с отвращением отложил стиль в сторону. И это все написал он ? Тупым концом стиля он стер все, что было написано на вощеной дощечке. В поисках вдохновения Амвросий начал расхаживать взад-вперед по верхней комнате одного из постоялых дворов Новиомага, который он, будучи consularis провинции Максима Цезарейская, превратил в свой штаб. Амвросий рассмеялся про себя. Consularis Максимы Цезарейской! Бессмысленный эвфемизм, выдернутый из имперского прошлого и дарованный ему оставшимися декурионами Новиомага, означал, что он является правителем области, занимающей весь юго-восток Британии. По сути, конечно, он был всего лишь удачливым военачальником, чьи владения, в зависимости от обстоятельств, простирались от Галльского пролива до Тамесы (если смотреть на север) и от Кантия на востоке до расположенных неподалеку от Сорбиодуна древних Висячих Камней [47] на западе. Своим положением, судя по всему, он был обязан как тем способностям и умением, которые он проявил сначала на посту советника, затем – мэра, и позднее – лидера оппозиции, так и таинственности, которую ему придавала принадлежность к сенаторскому сословию, и тому факту, что он был римлянином из прославленной консульской фамилии – настоящим римлянином, а не каким-то кельтским вождем с показным Romanitas .
Взор его обратился к северу, где над красными крышами аккуратных городских домов, на горизонте, уходили ввысь, к небу, меловые вершины горной цепи, купавшиеся в теплых лучах летнего солнца. Но за этой идиллической картиной скрывалась мрачная реальность. За крепостной стеной – там, где раньше были лишь гравийные карьеры и кладбища, – простиралась широкая полоса возделываемых земель; вследствие того, что сельское население все больше и больше стремилось в город, центры производства и распределения продовольствия переместились с вилл практически к городским воротам. Те же далекие горные склоны, на которых когда-то мирно щипали траву овцы, были теперь обезображены ползучими кустами папоротника-орляка и дрока.
Возникший в дверном проеме слуга, сопровождаемый незнакомцем в одеждах церковника младшего ранга, вывел Амвросия из задумчивости.
– Вам сообщение, господин, – объявил слуга на путаной латыни и удалился. Амвросий вздохнул. Жаль, что Британия, почти четыре столетия бывшая частью империи, столь стремительно отказывается от наследия Рима. Тот, кому бы довелось теперь услышать на улицах латынь, по праву мог бы считать себя счастливчиком; все вернулись к родному британскому языку, разговаривать на котором до потери диоцеза избегал всяк имевший социальные или политические амбиции. Римская одежда тоже оказалась фактически забытой – наряду с такими «изысканностями», как купальня, центральное отопление, обед из трех блюд и чтение классиков. Показательно, кисло подумал Амвросий, что он даже не может найти нотария, которому мог бы диктовать письма на языке Цицерона и Клавдиана.
