И все равно — я добрался до операционной уже после того, как первые предварительные уколы были сделаны под наблюдением и руководством Накаша. Чтобы оградить окружающих от своих микробов, он соорудил для себя странную защитную маску, целиком охватывающую его голову оставляя лишь два отверстия для его узких черных глаз. Пациентом на этот раз была женщина в возрасте около пятидесяти, синеглазая и полная, фигурой своей напомнившая мне Дори. Ей предстояла полостная операция на желудке, коррекция грыжи и ваготомия — то есть то, в чем Хишин был блистателен и удачен, несмотря на необъяснимую и загадочную смерть молодой женщины, которую он оперировал накануне путешествия в Индию. Я надел маску и с помощью медсестер начал готовить больную к операции. Поскольку Накаш держался от нас на расстоянии, я начал разговаривать с больной сам, расспрашивая ее об ощущениях в эту минуту, о ее муже и детях, открывая в то же самое время ее грудь, чтобы иметь возможность еще раз прослушать сердце и легкие, чтобы избежать ненужных сюрпризов. Из коридора донесся низкий смешок Хишина, и Накаш знаком дал мне понять, чтобы я поторопился. Я ввел ей первую порцию дормикума и одарил ее улыбкой, закрывая одновременно ее лицо маской и присоединяя к аппарату анестезии, чувствуя, как расслабляется под моими руками ее тело, затем последовал первый укол пентотала, призванного расслабить мышцы, затем я ввел ей анестезионную иглу, после чего у нее отключилось сознание и тут же я ощутил, как вырвалась на свободу и воспарила ее душа. Держа обеими руками цилиндр, я дал ей начальную дозу кислорода. Затем разжал ее стиснутые зубы и вставил в раскрытый рот маленькую металлическую полоску ларингоскопа, чтобы рот оставался открытым, и в луче света мне открылся узкий проход. Я осторожно ввел трубку в ее легкие. Затем включил аппарат искусственного дыхания. Сестра обнажила округлый белый живот, продезинфицировала его спиртом и нанесла линию разреза. Накаш, стоявший за дверью в своей маске, похожий на белую мумию, поднял два пальца, раздвинутых буквой «V», и знаком попросил меня расчистить ему поле зрения, чтобы на расстоянии он мог видеть мониторы на анестезиологическом пульте, показывающие состояние тела, которое покинула душа.
Хишин не спешил появиться, подобно дирижеру, ожидающему, пока оркестранты настроят свои инструменты, но когда сестра вошла в операционную, неся рентгеновский аппарат и подключила его к освещенному экрану, я вспотел от волнения, поскольку знал, что Накаш держал мое участие в операции от Хишина в секрете. Он появился не спеша, довольный собой, улыбаясь, что-то тихонько напевая про себя. Розовато-лиловый цвет его халата и маски, который в этой клинике заменял стандартно-зеленый, придавал ему легкомысленный вид, как если бы он разоделся так не для операции, а для чего-то другого. Он остановился и в хорошо разыгранном изумлении воззрился на стоявшего в углу в необычной маске Накаша. А затем его глаза встретились с моими, которые я в это же время не отводил от мониторов.
— Что за приятный сюрприз! — воскликнул он, придя в себя. — Мой друг, доктор Рубин! Итак, вы расстались со скальпелем, но не с операционной. Очень хорошо. Совершенно правильное решение. Когда вы покинули нас, я сам подумывал дать вам совет специализироваться в анестезиологии, но боялся, что вы решите, что я хочу помешать вашим великим амбициям. А теперь вижу, что там, где я боялся, доктор Накаш преуспел. Мои поздравления, Накаш! Вы нашли себе идеального помощника.
X
А затем, в конце концов, этот жесткий, зеленый, немигающий глаз — самца или самки определить невозможно, — мерцая, начинает тускнеть, пока, побежденный сном, не закрывается совсем. И, вопреки печалям и разочарованиям свободы, вновь ускользнувшей от них, нежность от прикосновения чужих, но дружеских перьев, приносит в темноту чувство удовлетворения и комфорта. А когда тонкие стрелы рассвета появляются меж лысыми желтыми скалами, и невидимая кисть окрашивает небо в пурпур, эта пара у же прижимается друг к другу, путаясь в ветвях кустарника, сухих, но еще крепких, ожидая, пока солнце ворвется в незамутненную синеву небес, превращая ее в мерцающую голубизну. А они, оказавшись в самом сердце Аравы, усваивают урок, гласящий, что ни один из них не в состоянии оставаться в одиночестве.
Но с той поры, когда они разорвали цепи брака, соединявшего их, с того мгновения и навсегда они обречены были скрести когтями почву пустыни, добывая себе пропитание, и пить, утоляя жажду, горькую и соленую воду Мертвого моря. Благоговея передроковой предопределенностью их встречи, они обреченно тащат за собою кровоточащие останки того, что некогда было таинством, о котором им не дано забыть никогда, и что безжалостно преследует их в надежде соединить их снова. Сейчас эти рухнувшие жалкие останки лежали перед ними на камнях, искалеченные и изнуренные, но все еще подергивающиеся так, словно они хотели снова взлететь или, по крайней мере, превратиться во что-то иное. Утраченная рука оборачивалась черным крылом, потерянная нога превращалась в хвост, а треснутая оправа очков оборачивалась острым клювом — и так это длилось, пока огонь полудня не составлял все эти куски в единое целое и лоснящийся черный ворон не поднимался с иссушенной земли взмахом черных своих крыльев.
* * *Почему-то предполагаемая свадьба Эйаля вызвала во мне возбуждение, смешанное с непонятной мне самому тревогой, как будто вся важность события была напрямую связана с выбором места. Сам Эйаль неутомимо созывал предполагаемых (и желательных) участников действа, непрерывно консультируясь со всеми, с кем можно, как предельно увеличить количество гостей. Похоже, он боялся, что людей испугает расстояние до киббуца и свадьба будет печально малочисленна, а посему он разослал максимальное количество приглашений и непрерывно звонил мне, требуя, чтобы я напомнил ему имена и адреса давно исчезнувших и забытых школьных друзей. Но и бесконечный список свадебных приглашенных не вносил успокоения в его душу, а посему без устали вися на телефоне, он звонил людям снова и снова, чтобы убедиться, что ему не грозит их отказ в самую последнюю минуту. Возможно происходило это с моим другом Эйалем потому, что после потери отца он подспудно боялся быть отвергнутым и забытым, — ситуация, которая только увеличивала мою тревогу и предчувствия, напрямую связанные с моими собственными родителями, хотя они не только купили очень красивый и дорогой подарок от всех нас для молодой пары, но и заказали для моей матери новый наряд, а отец для этой поездки договорился в гараже о новой машине, подвергнув ее тщательному осмотру. Старая машина, учитывая предстоящий долгий путь, для этих целей не годилась — ведь водителю предстояло провести за рулем почти весь день.
С учетом того, что нам предстояло встретиться в Беер-Шеве, мои родители рано утром прибыли в Тель-Авив и после визита к престарелой тетке, доживавшей свой век в богадельне, они поужинали вместе со мной в маленьком ресторанчике, после чего мы отправились на мою новую квартиру, чтобы перед долгой дорогой немного передохнуть. К моему немалому удивлению выяснилось, что мать относится к этому, вновь арендованному, жилищу с большей симпатией, чем к предыдущему, несмотря на то, что и здесь она обнаружила множество недостатков.
— Хотя я полагала, что ты совершил ошибку, — сказала она в присущей ей педагогической манере, — это было правильное решение.
Я приготовил для них свою постель, перестелив чистые простыни и наволочки, и достал электрический нагреватель из соседней комнаты, настояв, чтобы они по-настоящему разделись, перебравшись в пижамы и постарались хоть на короткое время уснуть, чтобы набраться сил перед серьезным предприятием, предстоящим всем нам. Поначалу их позабавила моя настойчивость, но под конец они сдались. А затем моя мать минут через пятнадцать уже вышла из комнаты, в то время, как отец погрузился в глубокий сон из которого не мог выплыть так долго, что мы даже забеспокоились. Когда он наконец появился на пороге, изумленный и сконфуженный, выглядел он после такого сна еще более усталым, чем до него. А я испытал чувство глубокого сочувствия к ним обоим, подумав, что вполне мог бы ради их спокойствия пожертвовать своей идеей, связанной с отдельной от них поездкой на мотоцикле, мог бы просто поехать с ними вместе в машине, чтобы в случае необходимости помочь отцу. Для меня проблема была в том, что нужно было возвращаться из киббуца через гостиницу на Мертвом море; я знал, что если не буду на мотоцикле, мне придется, после свадьбы, сопровождая родителей, провести ночь в отеле, после чего рано утром возвращаться автобусом в Тель-Авив — нудный, связанный с напрасной потерей времени вариант, к которому я не был готов. Особенно в свете того, что я обещал Амнону, который, присоединившись к родителям, тоже приглашенным на свадьбу, заручился моим обещанием взять его пассажиром на мой мотоцикл до самого Тель-Авива, чтобы на долгом пути обратно мы с ним могли бы наконец завершить все еще не законченный астрофизический разговор, начатый давным-давно.
